Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание
— Мы пролетаем время и пространство, причем без технических приспособлений.
— Смешно, — снова говорит старик. — Я спрашиваю себя, какая там сейчас может быть погода.
— Bonjou tristesse![48] — говорю я и, так как для меня это звучит слишком патетически, добавляю: — Счастье наше, что мы живем здесь, в передней части судна. В кормовой надстройке, кажется, каждую ночь даются приемы.
— К счастью! Тогда бы сегодня вечером я смог бы сбыть обоих этих атомных специалистов и они не сидели бы у меня на шее. Их принимали с шумом. — Старик видит, что я ухмыляюсь, и спрашивает: — Что тебя беспокоит?
— Однажды я пережил смещение в пространстве и во времени в еще более сумасшедшей форме, это было во время моего путешествия в южные моря: точнее, на острове Понапе.
— Рассказывай! — настаивает старик.
— В то время я находился довольно долго в пути, и по вечерам всегда диктовал в мой маленький диктофон. Так много кассет, сколько мне было нужно на эти месяцы, у меня с собой не было. Тогда Дитта переслала мне несколько кассет самолетом, и, чтобы все прошло нормально, я сначала переписал их, прослушав донесения Дитты. А на мекленбургский диалект Дитты лягушки в нашем пруду в Фельдафинге реагируют громким кваканьем. В этом году у нас было много лягушек, и теперь я проигрывал кваканье этих баварских лягушек на острове Понапе. В наши дни делают совершенно другие вещи, но в то время для меня это было чудом техники — к тому же трогательным чудом.
Старик смотрит на меня требовательно. Вне всякого сомнения, он ожидает продолжения. И тогда меня как кипятком «ошпаривает» мысль, что я давным-давно хотел рассказать ему о моем пребывании на этом потерянном острове Понапе.
— Там в джунглях квакали не только баварские лягушки, — начинаю я медленно. — Там мне довелось услышать и твое имя.
Старик подскакивает, как наэлектризованный:
— Скажешь тоже! — говорит он. — Это правда?
— Если я тебе говорю! — И я демонстрирую нерешительность, чтобы, потянув время, сделать эту историю еще более напряженной.
— Итак, — начинаю я, — я застрял на этом покинутом Богом острове — воздушное сообщение только раз в неделю, — и пытался писать маслом, то есть, я писал как сумасшедший, сражаясь с тропической жарой. Я был как под кайфом. Однажды мне сказали — после обеда ожидается корабль, большой корабль. Я был взволнован. Как сможет большой пароход пройти через риф, через этот узкий проход? А затем я еще узнал, что капитан корабля, возможно, немец.
Я наблюдаю, что делается с лицом старика: он напряженно смотрит на меня. Мне надо не торопиться, чтобы не сразу назвать ему имя капитана.
— После обеда, часа в три, я увидел корабль, поднимающийся над горизонтом, впервые после войны я видел это так подробно: от первого дымового шлейфа до того момента, когда он проплыл через проход. Как они это сделали — это было поразительно. С обеих сторон у них имелось столько же места, сколько имел твой пароход в Панамском канале.
Заметив, что старик проявляет нетерпение, я специально делаю паузу.
— Капитана звали Рогнер.
Старик откашливается и спрашивает:
— Рогнер?
— Да, Конрад Рогнер из Глюкштадта.
— Гм, — бурчит старик и направляет свой взгляд на кусок ковра перед своими ногами. Его наклоненная вперед фигура так напряглась, что мне показалось, что он хочет на всю жизнь запомнить рисунок ковра.
И тут я замечаю, что в наших рюмках больше нет вина, да и бутылка стоит пустая.
— Сначала я приготовлю еду, — говорю я и поднимаюсь с кресла. Чтобы вернуть себе способность двигаться, я должен основательно потянуться.
— Рогнер! — говорит старик. — Он плавал со мной на каботажнике вдоль побережья Аргентины.
— Да, он мне рассказывал.
— Что он там еще понарассказывал? — недоверчиво спрашивает старик.
— О разных дамах на борту и все в таком же духе.
— То есть ничего, кроме прибрежных сплетен?
— Так долго мы с ним об этом не говорили. Я уже и не помню, когда мы с ним заговорили о тебе. Он был ошеломлен так же, как и я от встречи на Понапе с немцем, и тем, что у нас даже есть общий знакомый, а именно ты… Рогнер был настроен в первую очередь на развлечения, когда он наконец оказался на берегу, — ну ты же знаешь, что я имею в виду.
Теперь старик сидит, совершенно расслабившись, в своем кресле, а я продолжаю говорить:
— Это было так: в моем распоряжении был автомобиль, и вечером я еще раз поехал к кораблю. Рогнер очень обрадовался и сразу же спросил, не могу ли я подождать, пока он допьет свое пиво, после этого я могу его и шефа забрать с собой в населенный пункт. Я, естественно, сказал «охотно!» — тоже выпил пива, затем добавил еще две или три кружки, прежде чем мы выехали. Рогнер сказал, что познакомился с одной леди, с которой он договорился встретиться в мотеле, расположенном наискосок от моего отеля. Так что поедем к этому мотелю. Было примерно половина восьмого, мы сидели на какой-то террасе с красной, желтой и зеленой лампочками и с большим трудом пытались поддерживать разговор. О чем — я уже не помню. Леди, которую высматривал Рогнер…
Тут в дверь постучали — посыльный. Очевидно, агент вошел в наше положение и, несмотря на зыбь, выслал к нам катер с единственной целью доставить нам поздно вечером почту. Я поспешно хватаю свою пачку писем, а затем вполглаза вижу, что старик держит в руках только почтовую открытку, в которую он неподвижно уставился. А он так сильно ждал почту. Я втягиваю живот, небрежно засовываю свои письма за пояс, как будто они меня не особенно интересуют, и продолжаю говорить:
— …та леди, которую Рогнер высмотрел, на короткое время подошла к нашему столу: колоритная женщина, негроидный тип, великолепные бедра. Она гоняла свою жевательную резинку из-за одной щеки к другой и смотрела на Рогнера, как корова. Он был готов ждать сколько угодно, но мне уже давно хотелось спать. Я целый день писал, как сумасшедший.
— Ну и? — спрашивает старик, как будто его интересовали приключения Рогнера, а не почта.
— Рогнер упросил меня подождать до девяти часов, когда у жирной леди заканчивалась работа. Так что мы продолжали сидеть, а я пытался поддерживать разговор. Однако Рогнер был не в состоянии отвечать на вопросы, толстушка его возбуждала. Каждые две минуты он бегал к прилавку, за которым стояла дама. Когда он захотел поговорить с ней, вмешался босс. Вот так мы сидели и ждали до тех пор, пока толстушка не пришла, Она осклабилась при виде Рогнера, проведя себя по животу, а я от смущения сказал «мучо буоно», что Рогнер по меньшей мере понимал. А затем леди исчезла. Ровно в девять она появилась снова, уставилась на слегка обалдевшего Рогнера и медленно побрела по бетонной дорожке с сумочкой в руке. Для Рогнера это был знак — садиться в автомобиль. После этого мне пришлось очень медленно ехать, чтобы мы могли осматривать кусты. Но дамы и след простыл. «Теперь мы уже проехали мимо», — сказал шеф. «Нет, — сказал Рогнер, — дальше!» Итак, я проехал на сто метров дальше. Когда мы не обнаружили леди, Рогнер сказал: «Надо повернуть!» Трижды мы объезжали этот участок — дама исчезла в зарослях.
