Константин Бадигин - На морских дорогах
– Константин Сергеевич, таможенники требуют осмотра всех жилых помещений.
В практике наших отношений с портовым начальством подобных осложнений раньше не возникало. На советских судах контрабанду не возили, и портлендская таможня, убедившись в этом, как правило, доверяла заявлению капитана, который представлял список имеющихся на судне товаров, интересующих таможню. Однако, по существующим в США правилам, власти могли потребовать осмотра любого помещения.
– Пусть смотрят, – решил я.
Через несколько минут старпом снова постучался в мою каюту.
– Они собираются вскрывать ящики в каюте стармеха, – волнуясь, произнес Петр Николаевич. – Стармех в машине. Таможенник хотел открыть ящик стола без хозяина. Я запретил и послал матроса за Виктором Ивановичем. Но офицер не хочет ждать и приказывает взломать ящик.
Я спустился в каюту стармеха Копанева. Подобного безобразия на советском судне нельзя было допустить. Хозяином здесь был капитан.
В каюте стармеха находились американские таможенники, старпом и два наших матроса. Рядовой таможенник, желая вскрыть запертый на ключ ящик письменного стола, всовывал в щель огромный широкий палаш.
– Стоп, – сказал я, – подождите немного, пожалуйста. Сейчас придет старший механик и откроет вам ящик.
Таможенник на мгновение задержался со взломом.
Краснолицый чиновник покраснел еще больше и с непристойными ругательствами стал грубо отталкивать меня плечом. На мне была морская форма с капитанскими нашивками, и краснолицый прекрасно знал, с кем имеет дело. Его наглость перешла всякие границы.
– Запрещаю производить осмотр, прошу таможню удалиться с судна, – сказал я, едва сдерживаясь.
Мне было известно, что, если таможенники не закончат осмотр и не подпишут соответствующие документы, общение с берегом запрещается и грузовые операции никто производить не будет. Но оберегать честь советского флага – первая обязанность капитана.
Портлендские таможенники покинули судно.
Едва дождавшись 8 часов, я позвонил дежурному портлендской таможни и заявил протест. Пришлось припугнуть: «Если конфликт не будет улажен до 12 часов дня, буду вынужден сообщить об этом советскому консулу».
В 9 часов приехал чиновник таможни, превосходно говоривший по-русски, и передал просьбу начальника таможни прибыть ровно в двенадцать для разбора дела. Он выслушал мое подробное объяснение. В десять я позвонил нашим товарищам из закупочной комиссии. Но, как назло, дома никого не оказалось, сегодня – воскресенье. Это, конечно, осложняло дело.
Ровно в 12 часов я был у начальника таможни. Нам и раньше приходилось встречаться. Он был заядлый филателист, и я в прошлом рейсе подарил ему седовскую серию почтовых марок. Вежливый, радушный, начальник таможни пришелся мне по душе. В его кабинете, несмотря на воскресенье, было много людей. Здесь были представители таможни, губернатора штата, полиции…
Когда я уселся в предложенное кресло, начальник таможни, перелистывая лежавшую перед ним книгу «Устав таможенной службы США», сказал:
– Знает ли господин капитан, что, согласно параграфу такому-то, пункту такому-то нашего устава, таможенник может потребовать открыть любое помещение на судне?
– Да, это я знаю и никогда не возражал против этих правил. Но покажите мне параграф в этой книге, где было бы написано, что таможенник может толкать и непристойно ругать капитана судна величайшей державы в мире. И не где-нибудь в пивном баре, а на территории советского судна.
Начальник таможни помолчал, строго посмотрел на собравшихся.
– Этого в книге не написано, вы правы, капитан. Что же вы от нас хотите?
– Я хочу, чтобы ваш чиновник извинился передо мной.
– Мы согласны. – И начальник таможни предложил чиновнику извиниться.
Краснолицый, сидевший тут же в комнате, обращаясь ко мне, начал что-то долго и не совсем вразумительно говорить, часто употребляя слово «мейби» – может быть. Я решил быть твердым до конца.
– Джентльмены, – сказал я, обращаясь к сидевшим. – Я плохо знаю английский язык и не совсем ясно понимаю, что говорит мне этот господин. Прошу его сказать следующее: «Ай эм сори, экскьюз ми» – я виноват, простите меня. И тогда я буду считать прискорбный инцидент исчерпанным.
Чиновник вскочил со стула, стал отнекиваться и возмущаться и даже ушел из кабинета. Однако через 5 минут появился и, подойдя ко мне, сказал слащаво:
– Ай эм сори, экскьюз ми.
– Я удовлетворен.
Так окончился единственный неприятный случай, происшедший за время моих военных плаваний в порты США.
Отношения мои с начальником таможни нисколько не испортились, наоборот, стали более устойчивыми. Он мог бы, защищая честь мундира, повести совсем другую линию, но оказался честным человеком.
Вообще-то я всегда помнил, что в Америке у нас много друзей, но есть и злобные враги.
Приведу еще один случай. Перед отходом в рейс старший механик Копанев, докладывая о снабжении по машинной части, сказал:
– Мистер Каген совсем обнаглел. Сегодня он привез по моей заявке инструменты и кое-какие материалы. Стал смотреть – все старое, ржавое.
– Надо отказаться.
– Я отказался. А снабженец говорит: «Берите, стармех, что привез, пока жив больной старик Рузвельт, обкрутил его вокруг пальца ваш Сталин. Помрет Рузвельт, и этого не будет. Вашему Советскому государству я давал бы только отбросы». Ну, и понес всякую брехню. Видно, ему наши победы поперек горла.
Я рассказал об эпизоде Леониду Алексеевичу Разину, председателю закупочной комиссии.
– Вы не первый. Многие капитаны докладывали мне об этом ретивом снабженце. Придется принять меры.
Что там происходило дальше, я не знаю. Но мистер Каген больше не появлялся на советских судах.
В этом рейсе на пути к Владивостоку на нашем теплоходе произошли два события, о которых я хочу рассказать.
Как-то перед одним из рейсов в США меня пригласил Георгий Афанасьевич Мезенцев.
– Сколько у тебя юнг, Константин Сергеевич?
– Семеро.
Мезенцев помолчал, обычно мы на своем судне держали пятерых учеников.
– И все же я попрошу, Константин Сергеевич, взять еще одного. Отец, партийный работник, погиб на фронте, мать умерла неделю назад. Мальчишке двенадцать лет. Обком просил передать в надежные руки.
– Что ж, Георгий Афанасьевич, место найдется.
На следующий день небольшого росточка мальчик вошел в мою каюту.
– Ученик Пименов прибыл в ваше распоряжение, – отчеканил он и вручил направление отдела кадров.
Мальчик был смышлен и расторопен. Через три дня он знал весь экипаж и в лицо, и по фамилии. Знал, где и кто живет. Он быстро приловчился к палубным работам, однако особого пристрастия к ним не имел. Захотел учиться поварскому искусству. Наш повар обрадовался мальчишке и сразу же посадил его чистить картошку. Мальчику задание не понравилось, и он снова отправился на палубу в боцманскую команду.
