Петр Северов - Морские были
А Нессельроде смеялся… «Для чего нам эта река»… На украшенной золотым орлом бумаге хранил он эти слова царя…
Не останавливаться! Дальше в путь! Нужно ещё проверить показания Лаперуза.
И шлюпки продолжают путь. Яростно швыряет их крутая волна. Грозные буруны гудят и клокочут у берега. Но моряки все ближе и ближе подходят к той широте, где должен быть перешеек от материка к Сахалину, будто бы открытый Лаперузом.
Двадцать четвёртого июля Невельской достигает этих мест. Но никакого перешейка он не увидел. Значит, Сахалин — остров. От материка он отделен проливом (это был Татарский пролив), вполне доступным для больших кораблей.
Интересно, что скажет Нессельроде?.. Наверное, взбесится. Не в его, однако, силах запретить существование пролива.
…Через несколько дней штабс-капитан Корсаков уже мчался в Петербург с рапортом Невельского.
Когда этот рапорт прибыл в Петербург и был почтительнейше преподнесён графу Нессельроде, титулованный немец, казалось, и действительно взбесился.
— Ложь! — закричал он и затопал ногами. — Наглая ложь!.. Никакого пролива между Сахалином и материком не существует! И река Амур теряется в песках! Я твёрдо в этом уверен, а Невельской лжёт! Немедленно разжаловать его в матросы! Примерно наказать!
А Невельской, оставшийся без всяких средств для содержания команды, экономя каждый сухарь и каждый грамм лекарств, продолжал тем временем изучение побережья и открыл на берегах Охотского моря два залива, названные заливами Счастья и Николая.
От гиляков он узнал, что в Татарском проливе, на Сахалине, на Охотском побережье уже не раз появлялись американские, английские, французские китобои, которые грабили селения, разбирали на топливо дома, чинили свой пиратский суд и расправу, наперебой похваляясь, что скоро на этих берегах высадятся их войска.
Невельской знал, что за похвальбами иностранцев скрывались серьёзные намерения и планы. В Охотске он как-то встретился с французским лейтенантом, спутником Лаперуза. Лейтенант сказал Невельскому, что если бы устье реки Амура оказалось доступным для прохода кораблей, правительство Франции немедленно заняло бы это устье. От китобоя, прибывшего с Гавайских островов, Невельской узнал, что американцы готовятся захватить в Татарском проливе удобную бухту для стоянки своих китобойных кораблей. Было ему известно также, что в Приамурье появилось множество английских миссионеров, и они рассказывали о русских всяческие небылицы, стремясь вооружить против России приамурские племена.
Жадные щупальца английских, американских, французских капиталистов уже тянулись к русскому Приамурью. Невельской хорошо понимал, что нужно действовать решительно и без промедлений. Нужно закрепить эти земли за родиной, чтобы ни один иноземец не смел хозяйничать здесь, на русских берегах.
Поднять русский флаг в низовьях Амура и отогнать иноземцев было ещё не поздно. Невельской их не страшился. Удара следовало ждать с другой стороны, сзади, из Петербурга… Снова разгневается граф Нессельроде. В смелых действиях Невельского он, конечно, увидит оскорбление своей высокой персоны…
Геннадий Иванович недолго раздумывал над сложной задачей. Пусть ждёт его разжалование в матросы, ссылка в Сибирь, что угодно, но он должен отстоять для родины этот богатейший край. Русский флаг должен быть поднят в низовьях Амура. История, народ разберётся, кто был прав: сановный Нессельроде или он, незаметный русский моряк.
1 августа 1850 года в устье Амура, на мысе Куегда, прогремел ружейный салют и глухо громыхнула корабельная пушка. На высокой стройной мачте, установленной на берегу, плавно взлетело и развернулось широкое полотнище русского флага…
Не только на устье Амура, — на весь огромный, необозримый край в несколько сот тысяч квадратных километров отважный сын родины Геннадий Невельской утверждал в этот день и час законные права своего народа.
А некоторое время спустя в Петербурге министр иностранных дел граф Нессельроде снова корчился и захлёбывался от гнева, понося и проклиная самоуправного моряка.
— Этот бродяга хочет поссорить Россию с великими державами! — кричал Нессельроде. — Как он осмелился без моего ведома и разрешения присоединить к России целый край?! Разжаловать и на каторгу!.. В Сибирь!..
«Особый комитет» вынес драконовское решение: «Разжаловать в матросы, чтобы никому не повадно было делать что-либо по собственному попущению».
Так отблагодарили царские сановники отважного русского моряка.
Но молва о русском флаге над Амуром летела, как птица, и не было для неё преград.
О Невельском заговорили на почтовых станциях, в молодых сибирских городах. Имя его облетело вскоре и весь Петербург. И даже царедворцы из «Особого комитета», как видно, устыдились своего свирепого приказа о разжаловании. Этот позорный приказ был отменён.
Однако самолюбивый и жёлчный Нессельроде надолго затаил против Невельского лютую злобу и жажду мести. Сколько неожиданных ударов его самолюбию и авторитету нанёс этот упрямый моряк! Сначала он доказал, что Амур судоходен, потом открыл Татарский пролив и доказал, что Сахалин — остров, потом самовольно поднял флаг… Не заявит же Нессельроде перед лицом всей России, что и теперь он отказывается от Амура! Такое заявление было бы очень опасно. Того и жди, скажут: предатель!..
В бессильной злобе граф сжимал кулаки.
— Что за народ в этой России! Какой-то моряк учит министра и осмеливается ставить в идиотское положение!.. Ну, Невельской, счёты ещё будут сведены впереди!..
Экспедиция Невельского, заброшенная в дикий, пустынный край, лишается всякого снабжения продуктами. Российско-американская компания, снабжавшая экспедицию из порта Аян, отказывает и в продовольствии, и в одежде.
Один за другим гибнут от голода верные спутники Невельского, его матросы. Тяжело болеет его неразлучный друг по всем скитаниям в этих дебрях — жена. Умирает от голода маленькая дочь. Но Невельской продолжает исследования. Капитан открывает Императорскую, ныне Советскую Гавань, залив, названный его именем, находит на Сахалине месторождения каменного угля, описывает берега Татарского пролива и внутренние районы острова, поднимает русский флаг в гавани Тамариору-Анива, на Южном Сахалине…
Летом 1858 года пышная свита сибирского генерал-губернатора Муравьёва медленно двигалась из Сретенска в Иркутск.
Колокольным звоном встречали правителя Сибири в сёлах. Духовенство служило молебны. Казаки кричали «ура»… Представители дворянства и купечества подносили губернатору цветы. Казалось, весь дальний путь его усеян цветами.
