Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества
— Мы не забыли, что ты сделал для нас на невольничьем судне, — поднялся Джек, выступая от имени всех. — И теперь ты вновь сделал нас людьми. Все члены племени сакалава будут навеки твоими братьями.
— Благодарствую, — сказал я. — Но к чему такая торжественность? Давай и бери — вот моё кредо.
Я покосился на Долорес.
— Джон Сильвер, — сказала она вдруг, — почему ты купил нам свободу?
— Почему?
Долорес молчала. Она ждала моего ответа.
— Чтобы иметь кого-нибудь под рукой, если настанет день, когда мне это понадобится, — сказал я не сразу, но я действительно хотел сказать им правду, хотя раньше я об этом не задумывался.
Женщина улыбнулась.
— Не из жалости? — спросила она. — Не потому, что тебе было жаль нас, бедных рабов?
— Нет, конечно, нет! — ответил я.
— Это хорошо! — только и сказала она.
Но я так и не понял, что она имела в виду, хотя она не ошибалась в словах и говорила правильно. Она владела английским, словно родным, можно сказать, а следовательно, и понимала всё, о чём я болтал, даже в первый день, когда она попала на борт «Беззаботного».
Мы подняли якорь в середине дня, и как только вышли в открытое море, ко мне подчалил Хендс со своими претензиями.
— Ты что, совсем рехнулся, Джон? Выкинул на ветер целое состояние, вот что ты сделал! Освободить их! Ради чего? Да ещё и бабу! Неужели ты так туп, что надеешься, будто пираты, которых мы ищем, возьмут её на борт? Да, я знаю, так было с Энн Рид и Мэри Бонни.[28] Я тоже слышал эти сказки, но те женщины были белые и вели себя на равных с мужиками. Это были не обычные бабы, чёрт бы их побрал. Я бы никогда не подумал, что ты способен на подобное, ты ведь был квартирмейстером у Ингленда и Тейлора. Подумай о своей репутации, Сильвер. Честные люди вроде меня будут насмехаться над тобой, если ты заявишься на борт с бабой.
Я дал ему возможность выговориться, и он с жаром отстаивал своё мнение. Я молчал, а он расходился всё больше и больше и, в конце концов, стал орать и сыпать оскорблениями прямо мне в лицо. Моё терпение лопнуло. Негры тоже это слышали, Джек уже готов был вмешаться. Я кивнул ему, и в мгновение ока Хендс оказался зажат между тремя чернокожими. Продолжая спокойно стоять за штурвалом, я вынул нож и поиграл им перед Хендсом, затем провёл им по его шее и, вставив ему кончик ножа между зубов, заставил его открыть горластую пасть.
— Хендс, — с улыбкой сказал я, — я не наскакиваю на тебя, указывая, что тебе надо делать и о чём думать. Вот и тебе тоже следует плевать на то, что я делаю со своей жизнью, своими деньгами и своей репутацией. Ясно?
Его широко раскрытые, поднятые к небесам и наполненные ужасом глаза забегали. Кивнуть он не мог, — не хотел, чтобы нож распорол ему пасть, продлив её до ушей.
— И ещё одно. Теперь ты, может быть, понял, почему хорошо иметь под рукой негров.
Хендс, который явно хотел угодить, решил, несмотря ни на что, кивнуть, вот идиот, и если бы я не отдёрнул нож, то ещё вопрос, смог бы он потом когда-нибудь произнести хоть слово. А так кончик ножа нанёс ему лишь небольшие порезы в углах рта.
— Я ничего плохого не имел в виду, — сказал Хендс, сплёвывая кровь.
Я вновь кивнул Джеку, и тот отпустил Хендса.
— Ведь ради тебя! — пробормотал Хендс.
— Знаю, дружище, — сказал я. — Теперь тебе ясно, как надо себя вести с Джоном Сильвером.
Да, он это понял и никогда больше не забывал, помимо тех случаев, когда напивался до потери сознания. Но он в людях не разбирался ни прежде, ни потом. Думать, что ему дозволено вести себя нагло со мной, когда рядом находятся тринадцать рабов, свобода которых выкуплена мною! До какой глупости надо дойти! Но он был благодарен за то, что я не порезал его глотку. И он совсем забыл, что я нуждался в нём, ибо только он мог провести наш корабль назад в Порт-Ройал. Так что мы были связаны друг с другом, равно как и с другими, но было здорово отделаться от его глупостей на какое-то время, ибо после этого случая он несколько недель не разевал свою пасть.
Мы прибыли в Порт-Ройал, не встретив по дороге ни пиратов, ни кого-нибудь другого. Я разоделся в свой самый роскошный наряд, поговорил с губернатором и к его и всеобщему удивлению отпустил рабов на волю.
— Позвольте поинтересоваться, какой смысл имеет эта выходка? — задал вопрос губернатор. — Вы ведь хорошо понимаете, что это плохой пример для рабов здесь на острове.
— Очень хорошо понимаю, сэр, — учтиво сказал я. — Но дело в том, что я намерен использовать их в морских походах. А чтобы иметь хоть какой-то порядок на корабле, матросов необходимо наказывать. Вы же знаете, какие они: ленивы, толстокожи, упрямы. Приходится обуздывать, словно норовистых коней. Однако негоже наказывать белых в присутствии рабов. Это может стать приглашением к бунту. Так что мои действия совершенно просты, но эффективны. Я делаю рабов свободными людьми, чтобы впоследствии я мог обращаться со всеми одинаково.
Губернатор расплылся в улыбке.
— Возможно, это неплохая идея, — сказал он. — Хороший замысел, капитан Джонсон, стоит попробовать.
— Вот видите! — ответил я, получая документы, где указывалось, что мои рабы имели полное право впредь вести такую же жалкую жизнь, как большинство других свободных людей.
Я облачил чернокожих в матросскую одежду и велел Хендсу с помощью Джека пополнить наши запасы провианта. Кроме всего, надо было покрасить и привести в порядок днище корабля, а также научить чернокожих морскому делу. Всё это я передал в руки Хендса, надо сказать, ещё и потому, что из-за порезанной пасти он долго не мог чертыхаться и сыпать проклятиями, как обычно, пришлось обходиться жестами или показывать на личном примере.
И только тогда я занялся женщиной. Я раздобыл ей кое-что, чем она смогла прикрыть свою наготу, ибо на ней совсем ничего не было ещё с тех пор, как она попала на борт. Потом я взял её с собой в таверну, где заказал всё самое лучшее из еды и напитков, которые там имелись. Она не протестовала. Но выражение её лица всё время оставалось злобно-насмешливым, давая понять, что её не проведёшь. А у меня и мысли такой не возникало. Но она замкнулась в свою скорлупу, и чертовски трудно было пробить в ней брешь. Мне ли не знать!
И подумать только, я стал робким, в смятении заикался и не знал, куда себя девать. Хуже всего, что она смеялась мне прямо в лицо, когда я не мог найти нужных слов.
Мне не было смешно, но я всё же не обижался. Через пень колоду, я всё-таки рассказал ей свою историю, а также без обиняков изложил свои мысли о том, как она станет моей женщиной, которая будет ждать меня на берегу, заниматься моими делами и станет опорой мне в этом мире.
