Григорий Адамов - Тайна двух океанов
Покончив с этой кропотливой работой, Горелов вынул из кармана плоскую металлическую коробку с мотком прикрепленных к ней тонких проводов. На плоской стороне коробочки виднелся под стеклом часовой циферблат и две стрелки. Из коробочки слышалось тихое ровное тикание часов. Горелов нажал кнопку на узкой грани коробочки и осторожно отпустил крышку. Под крышкой оказался простой аппарат старинных бензиновых зажигалок: фитилек, пропитанный бензином, и около него маленькое шершавое колесико, вращающееся над кремнем. Горелов завел часы и поставил стрелки на четыре часа пятнадцать минут. После этого он положил зажигалку на ящичек с сигнализатором внутри и соединил ее проводом с аккумуляторным шкафчиком от автономной сети освещения. Покончив и с этим, Горелов вышел из камеры.
Тяжело дыша, стирая пот со лба, он присел на стул в углу возле баллонов и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа тридцать минут. Посидев немного, Горелов вскочил и начал быстро ходить по узкому проходу между баллонами, потом опять сел, но через минуту снова вскочил и возобновил хождение по камере, то и дело поглядывая на часы. Без десяти четыре Горелов сорвался со стула, бросился к кнопке, открывающей дверь в газопроводную камеру, вывинтил ее фарфоровую головку, сломал под нею пластинки замыкания и ввинтил головку обратно в гнездо. Затем он кинулся к ранее подготовленному баллону с кислородом и соединил его трубу непосредственно с камерой, минуя газопроводные трубы. То же самое он сделал и с водородным баллоном в соседней камере. Потом присел на стул, вынул часы и напряженно, не сводя глаз, следил за движением стрелок над циферблатом. Ровно в четыре часа он вскочил со стула, закрыл краны в баллонах, посылающие газ в дюзы. Дюзы перестали работать, подлодка двигалась уже только по инерции.
* * *Бледный, взволнованный, Горелов спешил через отсеки и камеры машинного отделения, по винтовой лестнице, по коридору — к центральному посту управления.
— Юрий Павлович! — задыхаясь, обратился он к лейтенанту Кравцову, стоявшему с встревоженным лицом у микрофона и готовившемуся кого-то вызывать. — Дюзы остановились! Что-то неладное с ними. Это работа вашего пиротехника, черт бы его побрал! Наверно, пемза и пепел набились в камеры сжигания. Дайте скорее пропуск на выход из подлодки. Надо немедленно прочистить их.
— Ах, вот что! — вскричал лейтенант. — Я никак не мог понять, в чем дело. Собирался уже будить капитана…
— Давайте скорее пропуск! Каждая минута дорога! Там скопляются газы, и им выхода нет! Грозит взрыв! Скорее, Юрий Павлович! Скорее! Потом вызовете капитана…
Волнение Горелова передалось лейтенанту. Он быстро написал пропуск и передал его Горелову.
Через минуту Горелов был уже возле выходной камеры.
— Живо, товарищ Крутицкий! — обратился он к вахтенному водолазу, предъявляя ему пропуск. — Одеваться! Авария с дюзами!
— Есть одеваться, товарищ военинженер! — бросился к скафандрам Крутицкий.
— Кислород, питание, аккумуляторы на полной зарядке? — быстро спрашивал, одеваясь, Горелов.
— Теперь всегда на полной, товарищ военинженер! — ответил Крутицкий. — Уж мы следим за этим…
Как ни быстро наполнялась забортной водой выходная камера, Горелов не мог устоять на месте от нетерпения. Наконец открылись широкие, как ворота, двери, откинулась площадка, и Горелов на десяти десятых хода ринулся в подводную тьму. Но, едва удалившись от подлодки, метрах в двухстах от нее, Горелов остановил винт и повернулся в ее сторону. В то же мгновение из тьмы сверкнул длинный яркий сноп пламени, раздался оглушительный взрыв, и в свете огня, окруженная облаком пара, на один лишь миг мелькнула перед глазами Горелова огромная тень подлодки и исчезла, ринувшись носом вниз, в черные глубины океана.
Глава VI
На борту крейсера
Тропическое солнце давно перешло через зенит, но продолжало палить с неослабевающей силой. При чистом, безоблачном небе над океаном дул слабый ветер, наводивший небольшое волнение.
Уже двенадцать часов Горелов с бешеной скоростью носился среди волн, безуспешно, с отчаянием в глазах, осматривая пустынный горизонт.
Он задыхался в своем скафандре. Прозрачный шлем раскалился до того, что каждое прикосновение к нему лбом или щекой ощущалось как ожог. Время от времени, изнемогая от духоты и жары, почти теряя сознание, он опускался в прохладные глубины, освежался там, приходил несколько в себя и затем, запустив винт на все десять десятых хода, высоко, с разбегу, поднимался над поверхностью океана, чтобы в один миг осмотреть его вокруг себя и вновь продолжать свое бесконечное блуждание среди захлестывавших его волн. Много сотен километров во всех направлениях проделано было им за двенадцать часов, протекших с момента взрыва на подлодке — с того момента, когда она исчезла в водной пучине и сам он остался одиноким среди безбрежных пространств океана. Мучительные часы проходили в лихорадочном движении то на север, то на юг, то на восток. Горелова томили уже голод и жажда, но при мысли о горячем какао его охватывало непреодолимое отвращение, а жалкий остаток воды в другом термосе внушал беспокойство. Надолго ли хватит его? Он слишком легкомысленно пользовался своим запасом. Духота в скафандре изнурительна… Голова — словно в горячем тумане, мысли путаются… Надо чаще опускаться в глубины, но можно пропустить… Нет, это было бы ужасно!.. Надо искать… непрерывно искать… быть на виду… на поверхности…
И Горелов продолжал свой стремительный бег под палящим равнодушным солнцем. Но, как ни ужасен был дневной зной, Горелов с содроганием и с замирающим от страха сердцем следил за движением солнца к западу. Пока оно разливало вокруг свой ослепительный свет, оставалась надежда; ночь несла с собою гибель.
Ночь Горелов не надеялся пережить: иссякнет энергия аккумуляторов и — самое главное — не хватит кислорода. Даже жидкого. Тогда — быстрая, неотвратимая смерть. Разве лишь, если утихнет ветер, успокоится океан… Но и в этом случае он останется без электрической энергии, будет осужден на неподвижность. Он не сможет искать…
Голова горела, губы от жажды спеклись… Горелов сделал маленький, скупой глоток воды, погрузился на несколько десятков метров в глубину и, едва почувствовав ее свежесть и прохладу, вновь устремился на поверхность. Приподнявшись над ней на одно лишь мгновение, он осмотрел жадными глазами по-прежнему пустынный горизонт и круто повернул с запада на север, наперерез волне. Теперь она непрерывно накрывала его шлем, плыть приходилось, почти ничего не видя вокруг себя, и это заставляло его часто погружаться, высоко выскакивать из воды и осматриваться. Правда, шлем охлаждался, было легче переносить зной, но мучительно тревожило отсутствие видимости, слепота…
