Константин Бадигин - Секрет государственной важности
За ними ввалились народноармейцы и два партизана с красными лоскутами на папахах.
— Кто у вас тут главный? — спросила женщина, прищурив со свету глаза.
— Ну, что тебе? — Павелихин недовольно оторвал взгляд от шахмат. — Кто вы такая? — присматриваясь к женщине, поправился он.
— Я священник села Лучково, а это моя попадья, — прогудел за Лидию Сергеевну Тропарев. — Едем в город к детям, учатся они там. А сейчас, говорят, суматоха началась, беляки бегут, в городе убийства, грабежи. — Широкий, бычий затылок попа побагровел. — Дети…
— Не надо речей, понял с полслова, — перебил Павелихин. — Пропустить. — Он горел желанием поскорей победно закончить партию. — Проводите их до первой заставы.
Командир ни на секунду не усомнился, что имеет дело со священнослужителем.
Особенное впечатление произвела на него дремучая бородища Афанасия Ивановича.
— А бабенка у тебя ничего, гражданин поп, — подмигнул он, когда Лидия Сергеевна уже направилась к выходу.
— Вы бы сначала себя привели в порядок, — тотчас отозвалась Веретягина, даже не обернувшись. — Называется командир батальона…
Павелихина задели не так слова, как тон, которым они были произнесены.
— Ну, ты… — нахмурился он.
— Простите ее, господа-товарищи, — поспешил вступиться Тропарев, — строгая она у меня, не любит, когда мужчины…
— Ладно, — махнул рукой командир, решив, что яриться на бабу нечего, — береги свою попадью, тебе другой не положено.
Когда они вместе с народноармейцами вышли, комиссар, молчавший все это время, сказал:
— Гм… А попадья, между прочим, правильно отбрила… Ты, Кузьма, бороду бы хоть малость подправил, а то как зверь. И рубаха у тебя, гм… постирать бы…
— Владивосток заберем — сбрею, — пообещал Павелихин. — А вы кто? — Он удивленно заметил, что двое в папахах и не думали выходить из фанзы.
— Мы-то партизаны, родимый, — отозвался более пожилой. — Видишь? — Он показал на красную ленту. — А вот вы… Что за войско, и понять не могу. Кубики зеленые, кокарды…
— Народно-революционная армия Дальневосточной республики, — заинтересованно отозвался комиссар. — Ты что, не знаешь разве?
— Наш командир только Советскую власть признает… Так-то, родимый.
— Эх ты, голова… — укоризненно сказал комиссар, — да ведь Ленин так приказал… Без Дальневосточной республики России с японцами пришлось бы воевать… А воевать нечем. В двадцатом году — и Врангель, и поляки, и голод, и разруха, самое тяжелое время. Надо было Советскую Россию спасать. Вот и создали Дальневосточную республику. Японцы против Советской власти воевать хотели, а республика-то самостоятельная, демократическая. Тут разговор другой, понял? Одним словом, буфер.
— Вроде понятно, однако наш командир тоже за Советскую власть стоит, родимый. А мы воюем с японцем.
— «Наш командир»!.. — стал горячиться Зубчиков. — Партизаны — другая линия. К партизанам японцы не могут придраться. Это не власть, а партизаны. Ленин сказал: «…не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее…» В этом вся соль. Мы и обошлись. Для этого Дальневосточную республику создали.
— А когда японцы к себе уплывут, родимый? — не отступался бородач.
— Вот тогда и Советская власть на всем Приморье. — Зубчиков передвинул королеву. — Давай, командир, доиграем.
— Спасибо, родимый, за науку. — Партизан поправил папаху. — Когда наш командир говорит, вроде он прав. И твои слова праведные… Однако раз республику ликвидируем, значит, за нами правда.
Партизаны вышли из фанзы.
— Вот, — в сердцах проворчал Зубчиков, — есть же такие командиры!
— Знаешь, комиссар, — не сразу откликнулся Павелихин, — мы тут в шахматы, а японцы и беляки город грабят… Ударить бы сейчас — и в порошок! Наших много собралось…
— А дальше что? Война с японцами? Сколько раз мы спорили… Ты согласился, а теперь снова. — Его лицо приняло страдальческое выражение. — Эх, нет, видать, болезни тяжелее, чем глупость.
— Понимаю, все понимаю, а душа иного просит… Ну, ходи, твой черед…
У ближайшей заставы сопровождающий слез с телеги. Передал бойцам приказ пропустить попа, не удержался, ласково похлопал по шее лошадь и зашагал обратно.
Когда страхи миновали, Афанасий Иванович вспомнил большое село, которым проходили недавно. До них там стоял партизанский отряд. Неожиданно налетели белогвардейцы-каратели. Ну, обычная история: свалка, убитые и раненые с обеих сторон… Не это взволновало Тропарева. Ему запомнился один из партизан, мальчишка на вид. Мужики говорили, комсомолец, — Тропарев не понимал этого слова. Юношу пытали на допросе, а он молчал. Тогда у него, живого, вырезали сердце. Он, Тропарев, сам видел вспоротую, юношескую грудь и отшатнулся, крестясь. Но еще больше поразила его Лидия Сергеевна, когда он рассказал ей об этом.
— Я бы со всеми большевиками так, всем бы своими руками сердце вырвала, — отозвалась она спокойно. — А казаки молодцы, перецеловала бы их за это.
Веретягина вынула из мешка свой передник с красным крестом и надела его. «Передник мне очень к лицу», — подумала она.
Афанасию Ивановичу захотелось выкинуть ее с телеги. «Перецеловала бы… Тварь, разве ты женщина? Тварь! — мысленно твердил он, стискивая замызганные вожжи. — Ишь прихорашивается, красоту наводит».
Он старался не смотреть на Веретягину. «Довезу до города, там брошу, пусть к своим идет», — решил он. Но вышло иначе.
Лидию Сергеевну обуревали другие мысли. Она опять видела себя богатой, в кругу избранного общества. Только бы захватить пушнину, успеть бы…
— Скоро будем в городе, — продолжала она уже вслух. — И сразу к генералу Дитерихсу. Я расскажу о соболиных мехах. Пусть перехватит «Синий тюлень» в море, пока не поздно…
— Ну, а потом что? — сдерживая отвращение, спросил Афанасий Иванович.
— О-о, потом заграница, весь мир.
— А Россия?
— Мне наплевать на Россию, — отчеканила Веретягина. — Хоть бы ее не было совсем.
«Ну все, сволочь!»
Тропарев остановил лошадь. В голове у него стучало и звенело.
— Сам мерзок есть паче всех и вся… Жалко, такую тварь от смерти спас, — мрачно сказал Афанасий Иванович, слезая наземь. Выразительно помахивая веревочными вожжами, грозно добавил: — Вали куда хочешь, да поскорее, пока не передумал, — и бросил поводья в телегу.
— Чтоб вы все подохли! — зашипела Веретягина. — А за жизнь свою я расплатилась. Ты мужик, а я генеральша, век меня благодарить должен! — И она злобно хлестнула лошадь.
Не сделал ли он, Афанасий Тропарев, глупость, от которой не поздно отказаться? Нет! И он решительно зашагал по шоссе обратно.
