Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев
— А что за фашисты? — спросил Костя.
— Фашисты знатные! — ответил ему Фома Филимонович. — И серьезные…
Окружающие дружно рассмеялись.
— Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
— Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, — произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок «предателя», но было уже поздно.
— Это… это серьезно? — оторопело спросил Петрунин.
— Серьезно, друже! Сущая правда, — ответил я.
— А где они?
— Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, — сказал Логачев.
— Вот оно как… — еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. — Гюберт и Похитун? Хм… Ну, знаете…
— Сколько пассажиров? — раздался сердитый бас пилота.
— Восемь, — ответил я.
— А груз?
— Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
— Дайте-ка мне провожатого, — сказал пилот. — Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
— Давайте грузиться, товарищи! — потребовал второй пилот. — Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
— У моего начальника, видать, заскок приключился! — произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. — Это бывает. Придется его волоком тянуть.
— Волоком не волоком, а дотянем… — пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
— Вот каков наш Филя! — похвастался Трофим Степанович. — После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
— Не ерзай, не ерзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
— Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? — обратился к нему Трофим Степанович. — Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
— Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
— Расщедрился ты, майор! — сказал он. — А не жалко?
— А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? — спросил его Петрунин.
— Что ж, спасибо… Больше ничего не скажу, — проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
— А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, — сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
— Берегите ее, как самого себя. Тут все, позывные, частота, время… Специалист разберется.
— Залезайте, залезайте! Пора! — строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
Партизаны тотчас побежали к лошадям.
Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.
— Скажи пожалуйста! — удивился механик, закрывая дверь. — Впервые на нашем борту такой пассажир!
Гюберт делал вид, что дремлет.
Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.
47. В Москве
Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
— Москва? — крикнула мне на ухо Таня.
— Москва! — ответил я.
И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
— Глядите! — Петрунин тронул меня за плечо. — Машина полковника.
По летному полю катилась закрытая легковая машина.
Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.
— Полковник торопится, — сказал Петрунин. — Хотя это ему несвойственно. А с ним…
— С ним полковник Фирсанов, — улыбнулся я.
Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они — и Решетов и Фирсанов — были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.
И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
— Выходите первым, — сказал мне Петрунин. — А за вами — соратники. Мы потом. А сюрприз придержим…
Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:
— Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров… Задание выполнено!
— Здравствуйте, подполковник! — прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.
Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.
— Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, — сказал он.
Он так и поступил.
