Патриция Брейсвелл - Корона для миледи
— Есть ли у него основания для недоверия своим вельможам?
— Разумеется, есть. Элдормены доверяют своему королю не более, чем он им. Но, Боже милостивый, если Эльфрик наткнется на викингов и потерпит поражение…
— Но Эльфрик хороший военачальник, — возразила она. — И предан вашему отцу.
Этельстан нетерпеливо отмахнулся от ее доводов.
— Меня беспокоит не степень его преданности. Эльфрику придется противостоять трехтысячной орде закаленных в боях воинов, в то время как наши силы будут набраны из крестьян и городских обывателей, малоопытных в военном деле и с бог знает каким вооружением и доспехами. Смогут ли они дать отпор викингам? Скорее всего, будет просто избиение, и все потому, что мы не подготовились ко встрече со столь многочисленной армией противника. Отец настаивает, чтобы его личная гвардия, воины, которые действительно могут сражаться, оставалась в резерве здесь, в Винчестере, на последнем рубеже обороны. Он не прав. Лучше было бы бросить как можно больше искушенных, хорошо вооруженных бойцов в первую атаку, а не дробить наши силы. И было бы очень хорошо, если бы армию повел в бой король или хотя бы шел бок о бок с Эльфриком. Присутствие короля укрепило бы волю наших воинов.
— Вы ему все это говорили? — спросила Эмма.
— Он бы не стал меня слушать! Я предложил ему усилить войско Эльфрика моей личной гвардией, но король и этого мне не разрешил. Экберт, мой брат, пойдет с Эльфриком. Мне приказано оставаться здесь и готовить город к обороне в наказание за провал в Эксетере.
Эмма понимала, какую досаду, должно быть, в нем вызывает решение отца. Достаточно было уже того, что вину за поражение Эксетера возложили на его плечи, и теперь, когда его брат отправляется сражаться, он вынужден оставаться в тылу. Правда, она была рада, что он останется. Если суждено случиться самому страшному, она бы хотела, чтобы он был рядом.
— Если король назначил вас для нашей защиты, — заявила она твердо, — значит, он принял хотя бы одно верное решение.
— Вы ошибаетесь, — возразил он ей так, будто уже потерпел полное поражение. — Нет ничего в этом верного. Эмма, послушайте меня. — Он взял ее за руку. — Вы должны прямо сейчас уехать из города, потому что лишь Богу известно, что может произойти в эти дни. Поезжайте в Лондон и подготовьте корабль, чтобы вы могли отправиться к брату и укрыться у него в Нормандии, если викинги одержат победу. У вас нет никаких причин оставаться здесь.
В его глазах Эмма прочла пылкую мольбу, но, прежде чем она смогла придумать ответ, в саду появился дворецкий короля Хьюберт и спешно направился к ним. Внутренне сжавшись, она выдернула руку из ладони Этельстана, но трудно было сказать, что успел увидеть дворецкий. Хьюберт, чей длинный острый нос делал его похожим на крысу или ласку, обратился к Этельстану.
— Милорд, — промолвил он. — Король требует вашего присутствия в своих покоях.
На безбородом лице дворецкого, обрамленном каштановой шевелюрой, не проявилось и намека на то, что он заметил что-либо неуместное между королевой и сыном короля.
— Сейчас приду, — ответил ему Этельстан и обернулся к Эмме. — Подумайте над тем, что я вам сказал, миледи. А потом действуйте, умоляю вас.
Он ушел, а в ее ушах все еще звучала его мольба.
Уехать из города. Укрыться в Нормандии.
Этельстан не первый советовал ей бежать. Сын Эльфрика, несчастный слепой Эльфгар говорил ей то же самое.
Можно было представить, что ждало их в ближайшем будущем. Резня на дороге неподалеку от монастыря Марии Магдалины покажется мелочью в сравнении с грядущей кровавой бойней.
Эмма прикрыла рот дрожащими ладонями, подумав о Грое и многих других, кто сложил свои головы среди руин Эксетера и Дорчестера, городов, чьи стены не устояли перед натиском викингов. Стоит ли надеяться, что Винчестер ожидает иная доля?
Она боялась того, что грядет. Боже праведный, ей хотелось бежать, сесть на корабль и пересечь Ла-Манш! Ее гнали собственный страх и ярость датского короля. Однако она понимала, какой прием ее ожидает в Нормандии. Мать, избравшая ее на роль королевы, станет презирать ее за слабость.
И будет права. Место королевы здесь, как бы велика ни была опасность. Не исключено, что она уже несет под сердцем ребенка, сына принца королевской крови, который в будущем, возможно, станет править королевством. У него будет право по рождению претендовать на трон. Она не увезет его отсюда.
Она положила ладонь на живот, на тонкую зеленую льняную ткань своего платья. Она помолилась, чтобы ей хватило смелости и чтобы она была беременна от Этельстана.
Было уже совсем поздно, когда, призванная наконец королем, Эмма вошла в его спальню. Этельред сидел за длинным столом. Вокруг него всюду стояли подсвечники с горящими свечами, а перед ним — бутыль и кубок. Хьюберт, его дворецкий, также сидел за столом, корпел над каким-то государственным документом. Он исподтишка бросил на нее крысиный взгляд, от которого у Эммы мурашки побежали по коже.
Король совершенно не обращал на нее внимания, и она так и стояла в ожидании его милости, закутавшись в теплый плащ, наброшенный на льняную ночную рубашку, с замерзшими в тонких туфлях ногами. Эмма чувствовала себя неуютно в его покоях, в этом оплоте монаршего всевластия. Она никогда не входила в апартаменты Этельреда без приглашения.
Сегодня ее подняли с постели, чтобы она предстала перед ним, и это было впервые.
Эмму снова охватила неприятная дрожь, и холодок прополз по коже, несмотря на плащ, надетый на рубашку. Она бросила тревожный взгляд в противоположный конец комнаты, куда не доходил свет пламени свечей. Колеблющийся сумрак приковал ее внимание, ей казалось, что она чувствует там какое-то движение всякий раз, когда прямо не смотрела в темноту.
«Это всего лишь игра света и тени, — уверяла она себя, — или сквозняк шевелит тяжелые портьеры, развешенные там от стены до стены». За темной тканью скрывались сундуки и ларцы с личными сокровищами короля. О его богатствах ходили легенды, вызывая зависть у тех, кто хотел бы их захватить, если бы мог.
Эмма взглянула на короля, охваченная неожиданным приливом сочувствия к этому человеку, осажденному, как ему казалось, врагами со всех сторон, что заставляло его относиться с подозрительностью даже к собственным сыновьям. Он, видимо, ощутил на себе ее взгляд, так как именно в это мгновение поднял голову и посмотрел на Эмму запавшими глазами, и ей показалось, что морщины на его лице стали глубже, чем были еще утром. Но это тоже было, вероятно, игрой света трепещущего пламени, поскольку и тени в комнате вздрогнули и вытянулись, подобно живым существам, когда дворецкий, взяв свечу со стола, запечатал только что написанное письмо капающим воском.
