Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Ага, сообразил Попов, толстяк и сам не прочь узнать подробности заговора. Фрол довольно хмыкнул:
– Ишь ты, сам Каролус нашими делишками заботится… – Он повысил голос, как это часто делают русские люди, обращаясь к иноземцам. – Слышь, толмач, пусть он передаст королю: Фролка Бык оплошки не даст. Люди подобраны верные. Настоящих орлов средь них нету, те все в бунташное время на плаху легли, но мне хватит и кочетов. Ихнее дело прокукарекать, а дальше само пойдёт. На это главный расчёт… Ныне всё у нас готово, мина заложена. Скажите только, когда зачинать. Лишь только собака Ромодановский издохнет, мои людишки Москву с двух сторон запалят, да в набат ударят, а прочие обложат Преображёнку, чтоб синие кафтаны из норы не совались. Без начальства, да под красного петуха с набатом народишко враз осмелеет. Пройдут по боярским дворам, по купецким лавкам. В Немецкой слободе, где надо, я караулы поставлю, так что не робейте. Англицких и цесарских людей не тронут…
Всё это, однако, Попов слышал ещё на колокольне. Хотелось знать больше.
– Ну хорошо, захватят они город, пограбят, перепьются. Сколько это продлится? Через неделю или две из окрестных гарнизонов подтянутся регулярные войска и подавят бунт.
Фрол засмеялся.
– Само собой. Затем и придумано. Не в Москве дело, а в царе. Как только он прознает, что стрельцы снова поднялись, всё бросит, помчится в первопрестольную. Это уж беспременно.
Дослушав перевод, Алексей кивнул. Известно, что больше всего на свете государь страшится стрелецкого мятежа в Москве. Десять лет назад, переполошившись, из самой Европы прискакал.
– И что с того?
– А то. – Бык подмигнул. – Я с десятком самых толковых ребят, не дожидаясь, пока солдаты нагрянут, заранее с Москвы съедем и затаимся. Пускай голытьбу без нас пушками да ружьями похмеляют. А мы сядем на Смоленском шляхе и будем ждать. Там на некой речке, где царю переправляться, мост обрушен, а покамест паромная переправа налажена. Паромщики – мои ребята, а под настилом два бочонка пороху. От одного берега Петра отплывёт, до другого не доплывёт. Ясно?
– Ясно-то ясно. Но если порох отсыреет, или его паромщики струсят, или царь решит бродом переправиться – что тогда?
– Если Бык за что взялся, то уж накрепко, – строго сказал пятидесятник. – Переправа – это первая засада, где Петру сгинуть должно. Людей там поставлено двое, мужики крепкие, страха не ведающие. Ну а коли сатана царя на пароме всё-таки убережёт, ему до Москвы ещё в трёх местах угощенье заготовлено. Лучшие молодцы у меня там, не крикуны бунташные, и сам я тоже на Смоленском шляхе буду. Доехать живым Петру никак невозможно. Пропадёт этот чёрт – вся его держава рассыплется. А дальше дело ваше, шведское.
– Короши план, очен надёшни! – воскликнул Штрозак, недопереведя до конца и, очевидно, забыв о скромной роли толмача. – Без русски «авось»!
Попов молчал, ошарашенный обстоятельностью и продуманностью заговора.
Москва, она и вправду, будто пороховая бочка, только искру поднеси – взорвётся. А дальше всё пойдёт в точности, как рассчитано пятидесятником. И если уж он сам с «лучшими молодцами» будет стеречь государя на Смоленском шляхе, то быть России без Петра Алексеевича. Армия, лишившись предводителя, падёт духом. Меж генералами и министрами начнётся метание. Малороссия сразу отшатнётся от Москвы. По всей державе прокатятся бунты. Пожалуй, шведскому королю можно будет вовсе на Восток не ходить, Русь сама ему под ноги повалится. То-то Англии с Австрией счастье!
– Я всё понял и запомнил, – сказал Алёша, спохватившись. – План действительно превосходен.
– Одно паршиво. – С гордым видом приняв хвалу, Бык озабоченно почесал волосатую руку – один рукав на рубахе был оторван. – Ищейки Преображенские что-то пронюхали, зашныряли во все стороны. Сегодня утром еле-еле от них ушёл. Поскорей бы начинать, что ли.
Штрозак опять забыл, что явился сюда всего лишь переводчиком.
– Я долошу кому надо и вернусь сказать, кокда мошно начинать. Шди сдесь.
Но Бык покачал головой:
– Нет, я тут ненадолго. Меня отсюда однажды Преображенские уже выкуривали. Кто-нибудь из старых ищеек может вспомнить. Затаюсь в ином месте, подальше. Агриппа будет знать, ему скажи.
Не понравилось это Алёшке. Фрол – дядька скользкий. Выползет из сей дыры, ищи его потом. Дипломатам что? От всего отопрутся. Есть, правда, одноглазый Агриппа. Но вдруг и он сбежит? Иль упрётся и не скажет, где Быка искать?
Нет уж. Как устроен заговор, ясно. Главарь – вот он. Нужно его брать.
– Я слышал достаточно, – объявил Алексей ганноверцу. – Можно уходить.
И первым направился к лестнице, потихоньку выпрастывая из рукава нож. Чиркнул по одной из верёвочных перекладин, чтоб надрезать, да не насквозь.
– Поднимайтесь, герр Штрозак. Я подержу.
– Благодарю, герр лейтенант.
Толстяк пыхтя ступил раз, другой, третий, а на четвёртый нога сорвалась, и он с грохотом сверзся вниз.
Гвардии прапорщик был к этому готов, в руке держал карманный пистолет. Наклонившись над упавшим, коротким, сильным ударом треснул его рукояткой по виску. Штрозак только охнул.
– Упал? Дурья башка! – вскочил из-за стола Фрол. Видеть, как Лёшка угомонил немца, пятидесятник в полумраке не мог. Дальше таиться было незачем.
Алексей повернулся, наставил дуло на Быка и негромко, но убедительно сказал:
– Сядь, Фролка. И не гляди, что пистоль мал. Пуля в нём тяжёлая, быка свалит.
Ручищи пятидесятника вцепились в столешницу, глаза сузились.
– То-то я смотрю, для немца глаз шибко зыркий, – протянул стрелец, не выказывая страха. – Ты пали, птаха Преображенская, не сомневайся. Фролка Бык смерти не боится.
Легко, будто щепку, он опрокинул стол и ринулся на Попова. Лампа, упав, разлила лужицу горящего масла, которое зашипело и погасло, но на земле стоял фонарь, и этого света для прицела было довольно. В плечо? В ногу?
Дуло качнулось кверху, книзу. Ударил выстрел. От кремнёвого замка полетели искры, из ствола пук огня.
Пятидесятник зарычал, но устоял и даже не споткнулся. Знать, пуля не задела кости, пробуровила одну плоть. От такой раны Алёше прок был никакой – всё равно, что бешеного быка кнутом ожечь.
Увернувшись от пудового кулака, со свистом рассекшего воздух над самым ухом, гвардии прапорщик со всего маху ударил врага, как давеча ганноверца – рукояткой в висок. Однако голиафу это было вроде комариного укуса, даже не покачнулся. Двинул локтем – и Попова отшвырнуло к самой стене. Оно, может, и к лучшему. Образовался простор, чтоб выдернуть из ножен шпагу, а с шпагой в руке Алёше хоть быка подавай, хоть медведя – не страшно.
