Вальтер Скотт - Айвенго
Щёки Ревекки загорелись румянцем, пока она говорила о древней славе своего племени, но снова побледнели, когда она добавила со вздохом:
— Да, таковы были князья иудейские, ныне исчезнувшие. Слава их попрана, как скошенная трава, и смешана с дорожной грязью. Но есть ещё потомки великого рода, есть и такие, что не посрамят своего высокого происхождения, и в числе их будет дочь Исаака, сына Адоникама. Прощай! Я не завидую почестям, добытым ценою крови человеческой, не завидую твоему варварскому роду северных язычников, не завидую и вере твоей, которая у тебя на языке, но которой нет ни в твоём сердце, ни в поступках.
— Я околдован, клянусь небесами! — сказал Буагильбер. — Мне начинает казаться, что выживший из ума скелет был прав, я не в силах расстаться с тобой, точно меня удерживает какая-то сверхъестественная сила. Прекрасное создание! — продолжал он, подходя к ней ближе, но с великим почтением. — Так молода, так хороша, так бесстрашна перед лицом смерти! И обречена умереть в позоре и в мучениях. Кто может не плакать над тобой? Двадцать лет слёзы не наполняли мои глаза, а теперь я плачу, глядя на тебя. Но этому суждено свершиться, ничто не спасёт тебя. Мы с тобой оба — слепые орудия судьбы, неудержимо влекущие нас по предназначенному пути, как два корабля, которые несутся по бурным волнам, а бешеный ветер сталкивает их между собой на общую погибель. Прости меня, и расстанемся как друзья. Тщетно старался я поколебать твою решимость, но и сам остаюсь твёрд и непреклонен, как сама несокрушимая судьба.
— Люди нередко сваливают на судьбу последствия своих собственных буйных страстей, — сказала Ревекка. — Но я прощаю тебя, Буагильбер, тебя, виновника моей безвременной смерти. У тебя сильная душа; иногда в ней вспыхивают благородные и великие порывы. Но она — как запущенный сад, принадлежащий нерадивому хозяину: сорные травы разрослись в ней и заглушили здоровые ростки.
— Да, Ревекка, — сказал храмовник, — я именно таков, как ты говоришь: неукротимый, своевольный и гордый тем, что среди толпы пустоголовых глупцов и ловких ханжей я сохранил силу духа, возвышающую меня над ними. Я с юности приучался к воинским подвигам, стремился к высоким целям и преследовал их упорно и непоколебимо. Таким я и останусь: гордым, непреклонным, неизменным. Мир увидит это, я покажу ему себя; но ты прощаешь меня, Ревекка?
— Так искренне, как только может жертва простить своему палачу.
— Прощай, — сказал храмовник и вышел из комнаты.
Прецептор Альберт Мальвуазен с нетерпением ожидал в соседнем зале возвращения Буагильбера.
— Как ты замешкался! — сказал Альберт. — Я был вне себя от беспокойства. Что, если бы гроссмейстер или Конрад, его шпион, вздумали зайти сюда? Дорого бы я поплатился за своё снисхождение!.. Но что с тобою, брат? Ты еле держишься на ногах, и лицо твоё мрачно, как ночь. Здоров ли ты, Буагильбер?
— Здоров, — отвечал храмовник, — здоров, как несчастный, который знает, что через час его казнят. Да нет, впрочем, — вдвое хуже, потому что иные из приговорённых к смерти расстаются с жизнью, как с изношенной одеждой. Клянусь небесами, Мальвуазен, эта девушка превратила меня в тряпку! Я почти решился идти к гроссмейстеру, бросить ему в лицо отречение от ордена и отказаться от жестокости, которую навязал мне этот тиран.
— Ты с ума сошёл! — сказал Мальвуазен. — Таким поступком ты погубишь себя, но не спасёшь еврейку, которая, по всему видно, так дорога тебе. Бомануар выберет вместо тебя кого-нибудь другого на защиту ордена, и осуждённая всё равно погибнет.
— Вздор! Я сам выступлю на её защиту, — ответил храмовник надменно, — и тебе, Мальвуазен, я думаю, известно, что во всём ордене не найдётся бойца, способного выдержать удар моего копья.
— Эх, — сказал лукавый советчик, — ты совсем упускаешь из виду, что тебе не дадут ни случая, ни возможности выполнить твой безумный план. Попробуй пойти к Луке Бомануару, объяви ему о своём отречении от клятвы послушания и посмотри, долго ли после этого деспотичный старик оставит тебя на свободе. Ты едва успеешь произнести эти слова, как очутишься на сто футов под землёй, в темнице тюремной башни прецептории, где будешь ждать суда, — а судить тебя будут, как подлого отступника и малодушного рыцаря. Если же решат, что всё-таки ты околдован, тебя закуют в цепи, отвезут в какой-нибудь отдалённый монастырь, запрут в уединённую келью, и ты будешь валяться там на соломе, в темноте, одуревший от заклинаний и насквозь промокший от святой воды, которой будут тебя усердно поливать, чтобы изгнать из тебя беса. Нет, ты должен явиться на ристалище, Бриан, иначе ты погиб!
— Я вырвусь отсюда и убегу! — сказал Буагильбер. — Убегу в какую-нибудь дальнюю страну, куда ещё не проникли человеческая глупость и изуверство. По крайней мере ни одна капля крови этой прекрасной девушки не прольётся при моём участии.
— Тебе не удастся бежать, — сказал Мальвуазен. — Твои безумства возбудили подозрения, и тебя не выпустят из стен прецептории. Пойди попытайся. Подойди к воротам, прикажи спустить подъёмный мост, и ты увидишь, исполнят ли твоё приказание. Ты удивлён, обижен? Но для тебя же лучше, что это так. Твоё бегство ни к чему не приведёт. Твой герб будет перевёрнут, ты обесславишь своих предков и сам будешь изгнан из ордена. Подумай хорошенько: куда деваться от стыда твоим товарищам, когда Бриана де Буагильбера, лучшего бойца в рядах храмовников, публично провозгласят предателем и собравшиеся освищут твоё имя? Каково будет горе французского двора! С какой радостью надменный Ричард узнает, что тот самый рыцарь, который доставил ему немало хлопот в Палестине и едва не омрачил его всесветную славу, сам потерял честь и доброе имя из-за еврейки и всё-таки не смог спасти её, даже ценой такой великой жертвы.
— Мальвуазен, — сказал рыцарь, — благодарю тебя. Ты затронул ту струну, которая сильнее всего волнует мою душу. Будь что будет, но слово «изменник» никогда не станет рядом с именем Буагильбера. Дай бог, чтобы сам Ричард или один из его хвалёных любимчиков выехал против меня на ристалище. Но нет, там будет пусто — никто не захочет рискнуть жизнью за неповинную, одинокую…
— Тем лучше для тебя, если дело этим кончится, — сказал прецептор.
— Если её защитник не явится, не ты будешь повинен в смерти злосчастной девицы, а гроссмейстер, приговоривший её к казни. На нём и будет лежать ответственность за это дело, и он его поставит себе не в вину, а в заслугу, достойную всяких похвал.
— Это правда, — сказал Буагильбер, — если не будет у неё защитника, я буду лишь частью пышного зрелища, то есть появлюсь на ристалище верхом на коне в полном вооружении, но не приму никакого участия в том, что последует дальше.
— Разумеется! — подхватил Мальвуазен. — Не больше, чем статуя Георгия Победоносца в церковной процессии.
— Что ж, пусть будет так, как я решил прежде, — сказал надменный храмовник. — Она меня отвергла и унизила, пренебрегла мною. Для чего я стану жертвовать ей своей славой и уважением других людей? Мальвуазен, я выеду на ристалище.
Сказав эти слова, он поспешно вышел из зала, а прецептор последовал за ним, дабы присмотреть и поддержать его в принятом решении, ибо он сам был сильно заинтересован в успехах Буагильбера, ожидая для себя больших выгод в случае, если тот со временем станет во главе ордена, не говоря уже о надеждах получить место, обещанное ему Конрадом Монт-Фитчетом с условием, чтобы он всячески способствовал осуждению несчастной Ревекки. Оспаривая лучшие побуждения в душе своего друга, Мальвуазен имел над ним все преимущества хитрого и хладнокровного себялюбца в борьбе с человеком, одержимым пылкими и противоречивыми страстями. Тем не менее потребовалось всё его искусство, чтобы заставить Буагильбера следовать принятому решению. Он должен был неотступно наблюдать за своим другом, чтобы тот опять не вздумал бежать, и предупреждать возможность его встречи с гроссмейстером, чтобы не допустить его до открытого с ним разрыва; кроме того, Альберт должен был снова и снова приводить различные доводы в пользу того, что Бриан обязан явиться на ристалище, так как на судьбу Ревекки это не может оказать никакого влияния, а для негр самого является единственным способом спастись от бесславия и позора.
Глава XL
Вновь Ричард стал самим собой,
Прочь, тени!
«Ричард III»Но возвратимся к приключениям Чёрного Рыцаря. Отъехав от заветного дуба великодушного разбойника, он направил свой путь к соседнему монастырю, скромному и небогатому, носившему название аббатства святого Ботольфа, куда после падения замка Торкилстон перевезли раненого Айвенго под надзором верного Гурта и великодушного Вамбы. Пока мы не станем говорить о том, что произошло между Уилфредом и его избавителем. Довольно сказать, что после долгой и важной беседы аббат разослал гонцов в разные стороны, а на другой день поутру Чёрный Рыцарь собрался уезжать из монастыря, взяв с собой в проводники шута Вамбу. Перед отъездом рыцарь обратился к Айвенго и сказал ему:
