Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
Генрих ждёт минуту, вторую, третью… Наконец выходит. Под дверью стоит Шульц.
— Вы на диво компанейский попутчик. — Генрих идёт в купе.
Шульц входит в туалет и мигом возвращается. Следом за ним идёт проводник, чтобы забрать пустые чашки.
— Чашку кофе! — приказывает ему Шульц.
— И мне! — прибавляет Генрих.
Проводник с удивлением глядит на офицеров и молча выходит. Шульц сидит, низко опустив голову на руки.
— Может быть, почитаете вслух? — спрашивает он Гольдринга.
— Меньше всего я пригоден для роли чтеца.
Шульц отодвигает занавеску на окне и сквозь щёлочку смотрит в ночную темень. Генрих выключает свет.
— Что вы делаете? — вскрикивает Шульц и отступает от окна.
— Ночью не советуют открывать шторы. Ведь среди маки есть отличные стрелки, герр Шульц.
Майор сердито задёргивает штору.
— Вы собираетесь всю ночь не спать? — наконец не выдерживает Шульц, заметив, что часы показывают уже четверть третьего.
— Да!
— Почему?
— Именно потому, что вы слишком интересуетесь этим, майор.
Шульц тяжело вздыхает и откидывается на спинку сиденья. В это время в вагоне слышится такое знакомое и такое тревожное: ку-ку-ку! ку-ку-ку! В поезде, где всё притаилось, слышен голос диктора. «Внимание! Эскадрилья англо-американской авиации со стороны Ла-Манша пересекла воздушную границу Франции».
Генрих надевает фуражку, прячет полевую сумку на грудь, под мундир. Он глядит на Шульца и перехватывает его сосредоточенный, насторожённый взгляд. Очевидно, какая-то мысль запала в голову майора. Глаза его неожиданно начинают блестеть.
— Внимание, внимание! Эскадрилья направляется прямо на Дижон. Поезд останавливается. Всем выйти из вагонов и залечь вдоль железнодорожного полотна! — приказывает диктор.
Все пассажиры быстро выходят из своих купе. Колеса поезда скрипят, вагон дёргается.
Генрих подбегает к выходу и чувствует на своей шее горячее дыхание Шульца. Тогда он поворачивается и отступает в сторону.
— Вы — старший, вам выходить первому.
— Вы — гость.
Невзирая на серьёзность обстановки, Генриха начинает разбирать смех. Схватив Шульца за руку, он вместе с ним выпрыгивает из вагона. Оба бегут вдоль колеи, все ещё держась за руки, нога в ногу, потом скатываются с насыпи. И залегают в овражке, головами друг к другу. Слышен гул авиамоторов. Он нарастает, увеличивается.
Небо уже сереет, и Генрих поднимает голову, чтобы взглянуть вверх. В этот момент его взгляд падает на руку Шульца. Она на кобуре.
— Герр Шульц! Вы, кажется, собираетесь пистолетными выстрелами отгонять вражеские бомбардировщики? — в голосе и на лице Гольдринга нескрываемая издёвка.
— Нет, барон, я собираюсь стрелять в вас! — скрипит Шульц и выхватывает пистолет из кобуры.
Слышен свист авиабомб, он заглушает все звуки.
Утром, придя в штаб, генерал-майор Толле удивлённо взглянул на дежурного, который, скорбно склонив голову, протягивал ему какую-то телеграмму. Генерал вначале ничего не понял. Лишь прочитав телеграмму вторично, он понял её смысл.
«Сегодня на рассвете во время налёта вражеской авиации погиб ваш адъютант и мой старый друг майор Шульц. Искренне сочувствую. Обер-лейтенант барон фон Гольдринг».
Толле набожно перекрестился.
Далёкие отзвуки больших событий
С конца января до начала июля 1943 года бодрый голос диктора передавал одни и те же сводки: о сокращении линии фронта, о переходе на заранее подготовленные позиции, об оставлении по тактическим соображениям того или иного населённого пункта на Восточном фронте. Эти сообщения, рассчитанные на невежд, не могли скрыть правды от таких людей, как генерал Эверс или его учитель и друг генерал-фельдмаршал Денус. Да не только от них! На советах в штабе оккупационных армий неизменно подчёркивалось, что события на Восточном фронте вызвали небывалую активность сторонников движения Сопротивления. Для каждого, кто хотел и умел объективно мыслить, было понятно: каким бы бодрым тоном ни говорил Геббельс, как бы ни словоблудили комментаторы, а после разгрома немецкой армии на берегах Волги миф о её непобедимости был развеян. Вера в непогрешимость фюрера пошатнулась. Ни Денус, ни Эверс не были предубеждены против Гитлера. Если бы наступление его армий шло таким же неудержимым потоком, как до разгрома под Москвой или на берегах Волги, то они, забыв о своей обиде, о своих бывших опасениях, восторженно кричали бы «Хайль!» и обожествляли бы фюрера. События на Восточном фронте их немного отрезвили, а когда кампания в России развернулась так, как они и предвидели ещё до войны с Советским Союзом, оба прозрели окончательно. Фюрер поставил Германию на край пропасти, в которую она вот-вот скатится.
И всё же все попытки старого генерал-фельдмаршала создать среди высшего немецкого командования организацию своих единомышленников, которые активно взялась бы за спасение Германии от того, кто был её самым большим горем, до сих пор натыкались на непреодолимые трудности. И дело заключалось не только в смертельной опасности, которая, понятно, угрожала каждому, кто бы согласился вступить в такую организацию. Иные причины заставляли даже противников Гитлера, среди высшего командования армии, уклоняться от активных действий против него. Одной из таких причин были упорные ссылки на какие то переговоры гитлеровских представителей с правительствами Великобритании и Америки. Переговоры затянулись надолго, но всё же дали положительные результаты — два года как продолжается война на Востоке, а второй фронт все ещё не открыт. Против такого бесспорного факта у старого фельдмаршала аргументов не было. Второй причиной была вера в то, что летом 1943 года произойдёт перелом на Восточном фронте. Эта вера поддерживалась как официальными обещаниями ставки о реванше за Сталинград, так и слухами о какой то грандиозной операции, которую подготовляет генеральный штаб этим летом против советских армий.
Начала этой операции ждали все: как сторонники, так и недруги фюрера. Теперь каждому было ясно, что теория блицкрига провалилась, война затянулась сверх всех ожиданий, и силы Германии таяли. Необходима блистательная победа, которая не только восстановила бы престиж немецкой армии — подняла дух в войсках, — а и родила бы веру в близкий и обязательно победоносный конец войны.
Но прошёл май, прошёл июнь, а обещанная на Востоке операция все не начиналась. Напрасно генерал Эверс почти не выключал радиоприёмника. Целые дни, с утра до позднего вечера, из него доносились лишь звуки военных маршей.
