Юрий Вронский - Странствие Кукши. За тридевять морей
Сударыню Марену высаживают из саней и ставят на снег. Раздается громкая веселая песня:
Ярило, Ярило,Вставай рано,Расковывай Днепр,Отмыкай землю,Выпускай росуНа теплое лето,На буйное жито,На ядрен истое,На колосистое!А злую старухуСедую МаренуСпали без пощады!
Парни зажигают костер и бросают в него сударыню Марену. Вокруг огня начинается буйный хоровод. Веселье длится, покуда костер не прогорит дотла. Тогда собирают пепел сударыни Марены вместе с пеплом костра и зарывают его в снег, чтобы и следа от нее не осталось.
Глава двадцать первая
МИРНЫЙ ПОХОД В КОРСУНЬ
Лед прошел, и дружина под водительством князя Дира на сорока кораблях отправляется в Корсунь – встречать вероучителей. Каждому понятно: чтобы привезти двоих или троих греков, вовсе не нужно столько кораблей и воинов, даже на случай нападения в пути шайки степных бродяг. Множество кораблей и воинов – это способ выказать уважение присланным вероучителям и, конечно, тем, кто их послал.
Отплывающих, помимо прочих, провожают князь Оскольд и княгиня Потвора. Юные дружинники Кукша и Шульга впервые после прошлогодней тризны надолго расстаются с Вадой. За это время ей случалось иногда вдруг пропадать, но не больше, чем на два или три дня. Объявившись, она говорила, что искала нужные травы, которые здесь не растут, а ночевала в окрестных селах. В остальное время они виделись каждый день. Теперь же они и сами не знают толком, скоро ли вернутся.
Прощаясь с друзьями, Вада говорит:
– Когда вы привезете греческих жрецов, она непременно захочет креститься… Вот увидите!
Оба понимают, о ком она говорит. Ни от того, ни от другого не укрылось, что Ваду снедает беспокойство… В чем его причина? Не в том же, что Потвора может захотеть стать христианкой?.. Значит, Вада и вправду уверена, что Красаву убила Потвора и что теперь очередь за ней, Вадой… Вадино беспокойство передается им обоим.
Корабли один за другим отплывают. Кукша украдкой глядит на княгиню Потвору: «Неужели то зимнее злодейство на совести этой ясноглазой женщины?» Переводит взгляд на Ваду, с белым платком в руке стоящую в толпе провожающих. Ему чудится в ее лице тоска и тревога. Он никогда еще не видел ее такой…
Вадины последние слова кажутся Кукше исполненными тайного значения, уже в дороге он пытается разъяснить и Шульге, и себе их смысл…
Снова и снова Кукша раздумывает над ними, ведь они, несомненно, как-то связаны с гибелью Красавы и с опасностью для самой Вады… Но у княгини такой ясный взор!
Вскоре Кукша убеждается, что не зря первый порог зовется «Не спи!» Ты уже приближаешься к нему, а вода впереди такая гладкая, такая кроткая, словно нет никакой опасности. Если бы все пловцы были поглощены своими мыслями так же, как Кукша, для них плавание могло бы закончиться на этом пороге.
Надо быть очень внимательным, особенно идя под парусом при северном или северо-западном ветре, чтобы вовремя расслышать отдаленный шум бушующей воды. Хорошо еще, что порог сам предупреждает своим шумом, а то немало пловцов погибало бы, не успевая приготовиться.
Нынче, по большой воде, с опытными корабельщиками, удается более или менее спокойно пройти порог, не вытаскивая судов на берег. Точно так же проходят Дировы корабли и другие пороги, кроме Неясыти.
На Хортице язычники, как водится, приносят жертву священному дубу за благополучное прохождение порогов. Немногие христиане, которые есть среди дружинников, не спорят – кто знает, так оно, может быть, и надежнее.
Но вот река кончается и корабельщики выгребают по Днепровскому лукоморью вдоль той самой косы, которой Кукша в свое время не разглядел, а, выйдя в море, плывут вдоль нее же в обратном направлении. Ветер северо-западный, подгоняет любо-дорого!
Однако такая благодать не вечна – корабли достигают северных берегов Тавриды и круто меняют направление в соответствии с расположением берегов. Теперь паруса едва хватают полветра. Корабельщики, как всегда, привязаны к берегу, и от этого дорога сильно удлиняется. Кто-то мечтательно говорит:
– А греки даже ночью могут удаляться от берега – они по звездам путь находят. От Предморья до Корсуня напрямую ходят.
Ночуют пловцы под открытым небом, прямо на песке, нагревшемся за день. Суда они вытаскивают настолько, чтобы их не унес прибой, и, в то же время, чтобы их можно было быстро столкнуть в море в случае опасности. А опасность, говорят, есть. Если верить молве, на Тавриде до сих пор живут тавры[176], давшие имя этому краю, они хватают несчастных путников, потерпевших кораблекрушение, и всех вообще чужаков, какие только попадают к ним в руки, чтобы принести их в жертву кровожадной Деве, которую греки называют Артемидой.
Некоторые уверяют, будто тавры говорят по-словеньски, как и сами путники. Возможно, но все же лучше с ними дела не иметь. Так думают все корабельщики, хотя их тоже кроткими овечками не назовешь. Кто-то говорит, что тавры живут не здесь, а на юго-восток отсюда. Другой замечает, что этих тавров вообще никто не видел, может, их и вовсе нет. Однако каждый думает, что осторожность не помешает. Князь Дир обходит дружину и втолковывает воинам:
– Мы плывем в Корсунь не ради того, чтобы по дороге сражаться с таврами или еще с кем-нибудь – наше дело привезти из Корсуня в Киев вероучителей. В целости и сохранности. Мы обещали царю и патриарху, что с головы посланных не упадет ни один волос. Поэтому будем до последней возможности избегать сражений. Так что пусть никто не считает себя или другого по этой причине трусом. Надеюсь, каждый понимает, сколь важное дело нам поручено, и не наломает дров из-за боязни показаться недостаточно храбрым.
Родник здесь, на берегах Тавриды, отыскать трудно, и корабельщики пьют днепровскую воду из кожаных мехов, таких же, в каких перевозят вино: бывалые пловцы не забыли запастись водой на Березане. Они говорят, что немногочисленные родники по берегам Тавриды чаще всего выходят из песка на поверхность как раз там, где морю омывает берег, и никакой пользы от них все равно нет, потому что волны прибоя мешают набрать родниковой воды.
Положив затылок на ладони, Кукша смотрит в черное небо, густо усыпанное звездами, думает о мудрых греках, плавающих по звездам, даже тревожится о них, вспоминая о ненастье, наглухо закрывающем небо.
Ветра нет, но на берег обрушивается прибой, устало ухая, словно порабощенный великан, обреченный на тяжелую однообразную работу. В промежутках между шумными вздохами прибоя слышится прерывистое свиристенье южных сверчков, точно такое же, как в Царьграде, из степи доносится мяуканье неведомых кошек, а иногда и чье-то грозное рычанье.
