Приятель фаворитки. Царственный пленник - Энтони Хоуп

– Прелесть моя! – вскричал я, забывая все, кроме нее. – Неужели вы поверили, что я покидаю вас для охоты?

– Для чего же, Рудольф? Неужели вы едете…

– Это своего рода охота. Я еду накрыть Михаила в его логовище!

Она стала очень бледна.

– Вы видите, дорогая, что я не такой жалкий жених, каким вы меня считали. Я не долго буду в отсутствии!

– Вы будете мне писать, Рудольф?

Я был слаб, но не смел сказать ни одного слова, могущего возбудить ее подозрение.

– Мое сердце будет с вами все время, – отвечал я.

– И вы не станете подвергаться опасности?

– Ненужной – нет!

– А когда вы вернетесь? О, как долго вас не будет!

– Когда я вернусь? – повторил я.

– Да, да, – не оставайтесь долго в отсутствии, не оставайтесь! Я не буду спать спокойно во время вашего отсутствия.

– Я не знаю, когда вернусь! – отвечал я.

– Скоро, Рудольф, скоро?

– Бог знает, моя прелесть. Но если не вернусь никогда…

– Молчите, молчите! – и она прижала свои губы к моим.

– Если никогда не вернусь, – прошептал я, – вы должны заменить меня; вы будете единственной представительницей царствующего дома. Вы должны царствовать, а не плакать обо мне!

На секунду она гордо выпрямилась, как настоящая королева.

– Хорошо! – сказала она. – Я буду царствовать, и исполню свои обязанности, хотя вся моя жизнь будет пуста, и сердце мертво; но я буду царствовать!

Она остановилась и, прижавшись ко мне, тихо заплакала:

– Возвращайтесь скорее! Возвращайтесь скорее!

С горячим увлечением, я громко вскричал:

– Истинно, как верю в Бога, я… да, я сам… увижу вас еще раз перед смертью!

– Что хотите вы сказать? – воскликнула она, с удивлением во взгляде; но я не мог отвечать, а она смотрела на меня своими удивленными глазами.

Я не смел просить ее забыть меня, она бы сочла это оскорблением. Я еще не мог сказать ей, кто и что я такое. Она плакала, и мне оставалось только осушать ее слезы.

– Неужели я не вернусь к самой прелестной даме во всем великом мире, – сказал я. – Тысяча Майклов не удержат меня вдали от вас!

Она прижалась ко мне, немного утешенная.

– Вы не станете подвергаться опасности быть раненым Майклом?

– Нет, прелесть моя!

– Или быть удержанным вдали от меня?

– Нет, прелесть моя!

– И не забудете меня?

И снова я ответил:

– Нет, прелесть моя!

Существовал один человек, – но не Майкл, – который, если останется жив, удержит меня вдали от нее; и за его жизнь я теперь готовился рисковать своей. Его фигура, – гибкая, стройная фигура, которую я встретил в Зендовском лесу, – тяжелая, неподвижная масса, которую я оставил в погребе охотничьего павильона, – казалось, вставала передо мной в этой двойной оболочке и становилась между ею и мной, закрадываясь даже туда, где лежала она, бледная, утомленная, безжизненная, в моих объятиях, и откуда она смотрела на меня глазами, полными такой любви, какой я никогда не видел раньше. Глаза эти мерещатся мне и теперь и будут мерещиться, пока земля не покроет меня, – и (кто знает?) может быть, и долее.

XII

Я ПРИНИМАЮ ГОСТЯ И ЗАКИДЫВАЮ УДОЧКУ

Милях в пяти от Зенды, на противоположной стороне от той, на которой построен замок, тянется широкая полоса леса. Почва здесь повышается, и в середине имения, на вершине горы, стоит красивый современный дом, принадлежащий отдаленному родственнику Фрица, графу Станиславу фон Тарленгейму. Граф Станислав был человек ученый и нелюдимый. Он редко посещал этот дом и, по просьбе Фрица, очень любезно и охотно предложил в нем гостеприимство мне и моему отряду. Это и было целью нашей поездки, выбранной как бы ради охоты на вепря (так как лес тщательно охранялся, и кабаны, когда-то находившиеся во всей Руритании, жили здесь еще в значительном количестве); в сущности же, потому, что дом этот являлся для нас ближайшим соседством к более великолепному местопребыванию герцога Стрельзауского по ту сторону леса. Многочисленные слуги с лошадьми и багажом пустились в путь рано утром; мы выехали в полдень, проехали по железной дороге миль тридцать, а затем сели на лошадей, чтобы проехать оставшееся до замка расстояние.

Отряд наш был щегольской. Кроме Занта и Фрица, мне сопутствовали десять молодых людей; каждого из них тщательно выбрали и не менее тщательно изучили мои два друга, и все они были искренно преданы королю. Им поведали часть истины: попытка в беседке лишить меня жизни была открыта им, в виде поощрения в верности и побуждения против Майкла. Им было также сообщено подозрение, что одного из друзей короля насильственно держат заключенным в Зендовском замке. Его освобождение было одной из целей нашего похода; но при этом им было сказано, что главное желание короля было приведение в исполнение одного плана против изменника-брата, но что подробности плана еще трудно было сообщить им. Они должны были довольствоваться тем, что король требовал их услуг и надеялся на их преданность, когда случай в ней представится. Молодые, верные и храбрые, они большего не требовали: они готовы были доказать свое почтительное повиновение и мечтали о сражении, как о самом лучшем и самом веселом способе доказать его.

Таким образом сцена действий была перенесена из Стрельзау в замок Тарленгейм и Зендовский замок, который хмурился на нас через долину. Я старался перенести также и мои мысли, забыть свою любовь и направить всю свою энергию на предстоящее дело. Дело состояло в том, чтобы вывести короля живым из замка. Сила была бесполезна; удача заключалась в хитрости. У меня уже появились случайные планы будущих действий. Но я был сильно связан тем, что мои действия всегда были всем известны. Майкл, вероятно, уже знал о моей поездке; а я знал Майкла слишком хорошо, чтобы предположить, что его бдительность будет обманута мнимой охотой на кабана. Он хорошо поймет, кто была желаемая мной добыча. Но надо было рискнуть; Зант не менее меня убедился, что настоящее положение дел стало невыносимым. Было еще одно обстоятельство, на которое я отважился рассчитывать – и как я теперь вижу, не без основания. Оно заключалось в предположени, что Черный Майкл не хочет верить, что я желаю королю добра. Он не мог оценить, – не скажу честного человека, потому что мои тайные мысли известны читателю, – но человека, поступающего честно.

Он постиг все мои расчеты не хуже Занта