Владимир Балязин - Дорогой богов
Верзила лениво повернул голову и процедил сквозь зубы двум своим телохранителям:
— Ты и ты сделайте то, чего не сумела сделать эта обезьяна.
И верзила, схватив ручищами щуплого шута Уго, кинул его к стенке. Шут упал, ударившись лицом об пол, но не издал ни звука.
Двое телохранителей — оба здоровые парни с тяжелыми кулаками и сонными, тупыми рожами — вразвалку двинулись к Ване. «Никогда не ожидай нападения, всегда нападай сам», — вспомнил Ваня слова Джона Плантена. И, сообразив, что если он позволит этим гориллам схватить себя за руки, то все пропало, прыгнул навстречу одному из них и страшным ударом ногой в живот опрокинул его. Второй тут же кинулся на Ваню, но где ему было состязаться с выучеником командора Плантена, знавшего все жестокие приемы борьбы, какие были по обе стороны экватора от Африки до Австралии! Ребром ладони — ладони, задубелой от канатов и весел, — Ваня ударил своего противника по шее, и тот осел на пол, как оседает пустой мешок.
И здесь произошло нечто непонятное: две сотни человек, дотоле молча сидевшие на полу вдоль стен конюшни, вдруг начали медленно подниматься и так же медленно двинулись к куче тюфяков, на которых восседал Пауль со своими янычарами. Люди шли молча — кто выпрямившись, кто чуть согнувшись. Одни шли грудью, другие — вперед плечом, но у -всех у них недобрым огнем горели глаза, и Ваня, увидев это, заметил, как синие и красные пятна покрыли лицо Пауля и рука его, как бы невзначай, нырнула под один из тюфяков. Через мгновение Пауль взметнулся вверх, и было странно видеть, как эта туша вдруг обрела стремительность и гибкость.
Он высоко поднял вверх левую руку с зажатой в ней трубкой и прыгнул прямо на Ваню.
О, да будет трижды благословенно имя твое, Джон Плантен! Ваня увидел, как Пауль поднял левую руку, будто собираясь сокрушить его этой рукою. Но он увидел и то, как быстро скользнула за спину правая рука Пауля с зажатым в ней ножом. В десятую долю секунды Ваня сообразил, что следует делать. Он чуть отступил в сторону и сразу же сильно прыгнул вперед. Пауль пролетел мимо него и, не сумев сразу остановить свое тяжелое тело, упал на одно колено. В этот же миг Ваня, оказавшийся у него за спиной, схватил Пауля за запястье и вывернул руку верзилы назад. Пальцы вожака разжались мгновенно, нож упал, а сам Пауль с искаженным от боли лицом ткнулся носом в пол.
— Бей их, ребята! — крикнул кто-то над самым ухом у Вани, и сразу же со всех сторон на кучу тюфяков кинулись разгоряченные, потные люди.
…Через десять минут почерневший от побоев Пауль и изрядно помятые телохранители сидели в противоположном углу конюшни, самом темном и самом холодном, прямо на голых досках. Два десятка французов, которых Пауль и его головорезы презрительно называли Жаками и выродками, тесно сгрудившись вокруг Вани, со смехом и прибаутками наперебой обсуждали перипетии произошедшей баталии. Возле них вертелся кривляющийся Уго и пронзительным голосом кричал:
— А кто начал драку? Я, Уго, ее начал. А кого первого ударил этот боров Пауль? Меня, Уго, ударил он первого. — И под всеобщий хохот закончил: — Ну, сначала он меня ударил, а уж потом мы вместе с нашим новичком дали как следует и борову и всей его шайке. Так что выходит, если бы я, Уго, не начал драку, то неизвестно смог ли бы новичок в одиночку справиться с этими подонками.
В приемной герцога Карла Евгения ожидали приема всего три человека. Прямо против двери сидел натянутый, как струна, готовый вскочить в любой момент полковник Ригер. В самом дальнем углу приемной примостился на краешке стула худой, невысокого роста военный в мундире майора. Всякий раз, когда за дверью герцогского кабинета слышался какой-нибудь шум, майор вздрагивал и начинал нервно потирать руки. Майор был в безукоризненных белых перчатках, и то, как он потирал руки, свидетельствовало о том, что одевает он эти перчатки не чаще двух раз в год. Мимо двери герцогского кабинета ходил туда и обратно белобрысый полковник с мутными глазами. Руки он держал за спиной и ходил по приемной, чуть склонив голову набок и любуясь сверканием своих ботфортов.
Неслышно появившийся в приемной секретарь проговорил чуть слышно:
— Вас, господин полковник Ригер, и вас, господин полковник фон Манштейн, его светлость просит войти к нему в кабинет. Вас же, майор, — голос секретаря зазвенел застывшей на морозе медью, — его светлость принять не сможет, и более того, просили меня высказать вам его высочайшее неудовольствие.
Майор встал, хотел что-то сказать, но секретарь, заметив Это и предупреждая его намерение, еще более холодно произнес:
— Я повторяю, майор, что его светлость просили меня высказать вам высочайшее неудовольствие, а вовсе не просили меня выслушивать вас. Его светлость изволили припомнить, что более двадцати лет они неизменно благоволили к вам и сделали из сына деревенского булочника майора одной из лучших армий империи. Когда ваша жена не сумела сохранить доставшуюся ей по наследству гостиницу «Золотой Лев» и дом был ею продан, его светлость, проявляя к вам неизменное расположение, высочайше повелел выделить вам участок земли с домом и садом в окрестностях его собственной резиденции. Наконец, семь лет назад его светлость перевел вас, майор Иоганн Каспер Шиллер, в замок Солитюд, назначив главноуправляющим своими парками. Доброта его светлости была воистину беспредельной, и он милостиво позволил вашему сыну Фридриху Шиллеру стать воспитанником лучшей в Германии школы, носящей имя его светлости.
И что же произошло дальше? Ваш сын, вместо того чтобы все свои помыслы устремить к познанию истины, а сердце свое обратить к богу, стал писать неприличествующие его возрасту и положению стихи, читать книги известных смутьянов Мозера и Шубарта и вслед за этими двумя растлителями молодых умов называть школу его светлости «питомником рабов».
Что делаете вы, отец маленького негодяя? Вместо того, чтобы наставить сына на путь истинный, вы являетесь в Людвигсбург и просите его светлость вернуть вам вашего Фридриха. Так вы ответили на все то, что сделал для вас наш отец и благодетель Карл Евгений.
Его светлость, — голос секретаря зазвенел, как медная тарелка оркестра, исполняющего торжественную увертюру, — высказывая вам свое высочайшее неудовольствие, вместе с тем еще раз проявляет необычайную доброту. Он прощает вас и надеется, что впредь вы никогда не посмеете обращаться к его светлости со столь необдуманными просьбами.
Чуть наклонив голову в знак того, что разговор с майором окончен, секретарь повернулся на каблуках и скрылся за дверью герцогского кабинета так же стремительно и неожиданно, как и появился у него за пять минут перед этим.
