Александр Дюма - Графиня де Монсоро. Том 2
Время от времени какой-нибудь дозор все же задерживался возле гостиницы «Путеводная звезда» на улице Арбр-Сек, но мэтр Ла Юрьер слыл добрым католиком, и ни у кого не вызывало сомнений, что громкий шум, доносящийся из его заведения, раздается лишь во имя вящей славы божьей.
Вот в какой обстановке город Париж дожил наконец, день за днем, до утра того великого, отмененного конституционным правительством торжества, которое называют праздником святых даров.
В этот знаменательный день погода с утра выдалась великолепная, воздух был напоен ароматом цветов, устилавших улицы.
В этот день, говорим мы, Шико, в течение уже двух недель неизменно укладывавшийся спать в опочивальне короля, разбудил Генриха очень рано. Никто еще не входил в королевские покои.
– Ах, Шико, Шико, – воскликнул Генрих, – будь ты неладен! Я еще не встречал человека, который бы делал все так не вовремя. Ты оторвал меня от самого приятного за всю мою жизнь сна.
– Что же тебе снилось, сын мой? – спросил Шико.
– Мне снилось, что мой дорогой Келюс проткнул Антрагэ насквозь и плавал в крови своего противника. Но вот и утро. Пойдем помолимся господу, чтобы сон мой исполнился. Зови слуг, Шико, зови!
– Да что ты хочешь?
– Мою власяницу и розги.
– А может, ты предпочел бы хороший завтрак? – спросил Шико.
– Язычник, – сказал Генрих, – кто же это слушает мессу праздника святых даров на полный желудок!
– Твоя правда.
– Зови, Шико, зови!
– Терпение, – сказал Шико, – сейчас всего лишь восемь часов, до вечера ты еще успеешь себя нахлестать. Сначала побеседуем. Хочешь побеседовать с твоим другом? Ты не пожалеешь, Валуа, слово Шико.
– Что ж, побеседуем, – сказал Генрих, – но поторапливайся.
– Как мы разделим наш день, сын мой?
– На три части.
– В честь святой троицы, прекрасно. Какие же это части?
– Во-первых, месса в Сен-Кермен-л'Оксеруа.
– Хорошо.
– По возвращении в Лувр легкий завтрак.
– Великолепно!
– Затем шествие кающихся по улицам с остановками в главных монастырях Парижа, начиная с монастыря якобинцев и кончая святой Женевьевой, где я обещал приору прожить в затворничестве до послезавтра в келье у некоего монаха, почти святого, который будет ночью читать молитвы за успех нашего оружия.
– Я его знаю.
– Этого святого?
– Прекрасно знаю.
– Тем лучше. Ты пойдешь со мной, Шико. Мы будем молиться вместе.
– Еще бы! Будь спокоен.
– Тогда одевайся, и пошли.
– Погоди!
– А что?
– Я хочу узнать у тебя еще несколько подробностей.
– А не мог бы ты спросить о них, пока меня будут одевать?
– Я предпочитаю сделать это, пока мы одни.
– Тогда спрашивай, да поскорей: время идет.
– Что будет делать твой двор?
– Он сопровождает меня.
– А твой брат?
– Он пойдет со мной.
– А твоя гвардия?
– Французская, во главе с Крийоном, будет ждать меня в Лувре, а швейцарцы – у ворот аббатства.
– Чудесно! – сказал Шико. – Теперь я все знаю.
– Значит, я могу позвать?
– Зови.
Генрих позвонил в колокольчик.
– Церемония будет замечательной, – продолжал Шико.
– Я надеюсь, бог воздаст мне за нее.
– Это мы увидим завтра. Но ответь мне, Генрих, пока еще никто не пришел, ты больше ничего не хочешь сказать мне?
– Нет. Разве я упустил какую-нибудь подробность церемонии?
– Речь не об этом.
– О чем же тогда?
– Ни о чем.
– Но ты меня спрашиваешь.
– Уже окончательно решено, что ты идешь в аббатство святой Женевьевы?
– Конечно.
– И проведешь там ночь?
– Я это обещал.
– Ну, раз тебе больше нечего сказать мне, сын мой, то я сам тебе скажу, что эта церемония меня не устраивает.
– То есть как?
– Не устраивает. И после того, как мы позавтракаем…
– После того, как мы позавтракаем?
– Я познакомлю тебя с другой диспозицией, которую придумал я.
– Хорошо, согласен.
– Даже если бы ты и не был согласен, это бы не имело никакого значения.
– Что ты хочешь сказать?
– Те! В переднюю уже входит твоя челядь. И в самом деле, лакеи раздвинули портьеры, и появились брадобрей, парфюмер и камердинер его величества. Они завладели королем и стали все вместе совершать над его августейшей особой обряд, описанный в начале этой книги.
Когда туалет его величества был на две трети завершен, объявили о приходе его высочества монсеньера герцога Анжуйского.
Генрих обернулся к брату, приготовив для него свою самую лучшую улыбку.
Герцога сопровождали господа де Монсоро, д'Эпернон и Орильи.
Д'Эпернон и Орильи остались позади.
При виде графа, все еще бледного и с выражением лица еще более устрашающим, чем обычно, Генрих не смог скрыть своего удивления.
Герцог заметил, что король удивлен, главный ловчий – тоже.
– Государь, – сказал герцог, – граф де Монсоро явился засвидетельствовать свое почтение вашему величеству.
– Спасибо, сударь, – сказал Генрих, – тронут вашим визитом, тем более что вы были тяжело ранены, не правда ли?
– Да, государь.
– На охоте, как мне говорили?
– На охоте, государь.
– Но сейчас вы чувствуете себя лучше, не так ли?
– Я поправился.
– Государь, – сказал герцог Анжуйский, – не угодно ли вам, чтобы после того, как мы исповедуемся и причастимся, граф де Монсоро отправился подготовить нам хорошую охоту в лесах Компьени?
– Но, – возразил Генрих, – разве вы не знаете, что завтра…
Он собирался сказать: «…четверо моих друзей дерутся с четырьмя вашими», но вспомнил, что тайна должна быть сохранена, и остановился.
– Я ничего не знаю, государь, – ответил герцог Анжуйский, – и если ваше величество желает сообщить мне…
– Я хотел сказать, – продолжал Генрих, – что поскольку эту ночь мне предстоит провести в молитвах в аббатстве святой Женевьевы, то к завтрему я, возможно, не буду готов. Но пусть господин граф все же отправляется: если завтра охота не состоится, то она состоится послезавтра.
– Вы слышите? – обратился герцог к графу де Монсоро, который ответил с поклоном:
– Да, монсеньер.
Тут вошли Шомберг и Келюс. Король принял их с распростертыми объятиями.
– Еще один день, – сказал Келюс, кланяясь королю.
– – Но, к счастью, всего один, – заметил Шомберг. В это время Монсоро, со своей стороны, говорил герцогу:
– Вы, кажется, добиваетесь моего изгнания, монсеньер?
