Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу
– Э! – загадочно улыбнулся сержант. – В таких делах разве…
– Не спорьте! – снова перебила его Мадам. – Итак, начнем с того, что мне было еще только семь лет, а Войцеху девять, когда наши родители решили нас поженить. Вот с этого начнем! А дальше продолжать?
– Н-ну, продолжайте, – растерянно кивнул сержант.
– И продолжаю. Теперь вы понимаете, всё было решено очень давно. И я так и росла, я знала, Войцех мой жених. И он мне нравился. И я ему. А потом я его полюбила. А он меня. А время шло и шло. И в прошлом сентябре уже обговорили окончательно. И уже начали готовиться. Ну, представляете, какая это суета, какие маленькие радости! Как вдруг… В самом начале ноября приезжает один человек. От князя Понятовского, то есть оттуда, с вашей стороны, от вас, от вашего… Ну да! И начинает ездить по имениям. Там побывал, там, там, бахвалился, показывал свои награды, рассказывал про Аустерлиц, про Фридланд, про Ваграм и про что-то еще. Для чего все это, вы же понимаете… А после он прибыл к нам. Отец с ним разговаривал. Но очень коротко. Они с ним сразу не сошлись, и отец его быстро прогнал! И очень гневен тогда был, с братом закрылся, долго объяснял, кричал даже. И брат, пан Александр, да, тот самый, и брат отца послушался. А этот человек от Понятовского, он продолжает ездить по имениям. И не один уже, а с ним наши окрестные паничи, все при оружии; приедут, сядут, говорят, потом разгорячатся – и начнут! Песню пели «Доколе дранцвець?!», по портретам стреляли. По чьим, вы понимаете. И вообще… И Войцех среди них, он даже первый! Отец терпел, терпел, а потом призвал его и они долго громко говорили, и Войцех присмирел, всё Рождество провел у нас, и был любезен и внимателен, особенно с отцом. А потом уехал, как сказал, готовиться. Но я тогда сразу почуяла, я знала, чем всё это кончится. И не ошиблась! За четыре дня до венчания он тайно явился ко мне. И хотел увезти. Говорил, что нельзя оставаться, что это позор, что мой отец предатель. Так он тогда и говорил. Мне – в лицо! И вот из-за отца я и осталась! Войцех уехал… и исчез. Да и не он один – пятнадцать молодых дворян, цвет, лучшие – ушли в Варшаву к Понятовскому. Отец кричал: «Бараны!» Отец, простите, Шарль, уже тогда был очень низкого мнения о вашем императоре. И он ведь оказался прав! Да-да! Он, например, говорил, что ваш император жаден, болезненно жаден, как всякий выбившийся из голода и грязи, и, разбив русских в первых же сражениях, ваш император ни за что не согласится на мировую, а будет, хищный волк, рвать, рвать и рвать, пока не обожрется и подох… О, простите! Да и при чем здесь ваш император? Я же о Войцехе. Так вот, отец сказал, что все это кончится тем, что русский царь не поскупится – уложит миллион, а то и два, а то и пять миллионов своих солдат, но плебею хребет переломит, а всех, кто перешел к плебею, ушлет в Сибирь, Сибирь большая, там Двум Народам места хватит! Ну, и так далее. И отец очень гордился своей прозорливостью, которую, как он объяснял, он приобрел, глядя в зарешеченное окошко своей петропавловской камеры. Вот как тогда было! Отец был зол и горд. А каково было мне? Меня бросили за три дня до свадьбы, я стала всеобщим посмешищем, я боялась не то что выезжать к соседям, но даже… Да! И вот тогда мой брат, пан Александр, сказал: «Я отомщу ему! И им всем!» А было это уже в мае, все знали, что вот-вот будет война, и мы с братом уехали, брат вступил в полк и присягнул царю. Отец был в страшном гневе, отец кричал, что Александр еще глупее Войцеха, что… Ну, я думаю, это легко представить, что он еще кричал. Но бесполезно. А вскоре всё и началось. Мы отступали. И вот под Витебском, уже после сражения, когда русские все же решили, что город нужно оставить, вот тут как раз…
Тут Мадам замолчала, опустила глаза… а после вновь посмотрела на сержанта и уже совсем тихо продолжала:
– Брат отговаривал меня. Но я… я тогда представляла себя новой Юдифью, Шарлоттой Корде. Теперь смешно, конечно же! Ну а тогда… Н-ну, в общем, так: тогда, через два дня, мы с вами впервые и встретились. А прочих подробностей я вам, простите, открыть не могу, потому что это уже не моя, а их тайна… Но, думаю, что и сказанного уже более чем достаточно! И вообще, расставаясь с вами, я хотела бы…
– Но почему это «расставаясь»?! – удивленно воскликнул сержант. – Ведь я…
– О! – печально улыбнулась Мадам. – Да вы, я вижу, так ничего еще и не поняли.
– А что я должен был понять? – насторожился сержант.
– А то, что, повторюсь, я не знаю, какая здесь том причина. Может, это и действительно из-за Белой Пани, а может, и из-за чего еще… Но так уж повелось, я давно это заметила, что как только кто-нибудь из наших спутников пускался в откровения, так мы тут же теряли его. Вначале это случилось с Саидом, когда он рассказал о сирийском походе и о расстрелянных там арнаутах. Потом был Курт, который рассказал о том, как он сражался со старой гвардией в Смоленске. И примерно так же было со всеми остальными, вспомните! Даже хитроумный Чико, и тот не уберегся. Стоило ему только поведать о том, из-за чего он попал к вам в подчиненные, как и он тут же исчез. Да, Шарль, поверьте мне! И поэтому когда я увидела, что вот уже и вы готовы сделать то же самое, я так испугалась! И поспешила вас опередить. И вот теперь не вы, а я исчезну. Что я? Я же здешняя, мне здесь всё известно, я не пропаду, я…
– О, нет! – сказал сержант. – Всё это, извините, домыслы и выдумки. И никуда вы от меня не исчезнете. А уж я… Я что собирался вам сказать, то и скажу! Но прежде… Ответьте мне, мадемуазель, как вас зовут?
– А… для чего это вам? – осторожно спросила Мадам.
– Как это для чего?! Я вас люблю! И поэтому…
Но тут сержант запнулся, растерялся. О, Господи, подумал он, смелее же, какой ты, право…
Но молчал! Мадам тоже молчала… Потом сказала только:
– Шарль! Что вы наделали! Зачем?!
– Что?
– Разве вы не слышите?!
Сержант прислушался… и почти сразу различил… как будто голоса, скрип полозьев и топот копыт!
– О! – только и сказал сержант, обнял Мадам, прижал ее к себе, подумал: и действительно, а ведь предупреждала же!..
И тут же, прямо из метели, навстречу им выкатил санный поезд в несколько возков. Подбежав к сидевшим, передние лошади стали, а за ними стали и все остальные. С передних козел соскочили двое офицеров. Глянув на них, сержант крепко обнял Мадам и отвернулся. Еще бы! Ведь в одном из офицеров он узнал Люсьена!
А вот Люсьен сержанта не узнал!
– Э, да это всего лишь поляк и женщина! – крикнул Люсьен. – А ну с дороги!
Дюваль поспешно встал и, закрывая собою спутницу, решил стерпеть даже и это оскорбление…
Но тут:
– Ага! Нашлась, красавица! – вскричал Люсьен, хватая Мадам за руку. Тогда сержант…
Да не успел, а только взялся за эфес! Потому что второй офицер, на беду оказавшийся сзади, ударил его саблей по голове! Сержант неловко покачнулся, схватился за разрубленную шапку и рухнул в сугроб. Мадам упала перед ним на колени… Однако ее тут же схватили и потащили прочь. Пытаясь вырваться, Мадам в отчаянии крикнула:
