Станислав Рем - Двадцатое июля
— Чему улыбаешься, русский? — Ранке покрутил головой в разные стороны. — Тебя радует картина разрушенного Берлина?
— Нет. Просто вспомнил старый анекдот.
— Расскажи.
— Не имеет смысла. Вы его не поймете. Он про советского еврея.
— Евреи национальности не имеют. — Ранке достал фляжку с водой, сделал маленький глоток. — Они везде одинаковые. А потому нет ни советских, ни немецких евреев.
— Вы не любите евреев?
— А за что мне их любить?
Курков посторонился, пропуская женщину с детской коляской.
— Разрешите поставить вопрос иначе. Вы ненавидите евреев?
— А за что мне их ненавидеть? Лично мне они ничего не сделали. Ни хорошего, ни плохого.
— За такие слова могут упечь в концлагерь, — обронил Курков.
— А разве я их тебе говорил? — спокойно отреагировал Ранке. Он посмотрел вслед женщине, потом взглянул на небо и крикнул: — Фрау, советую вам поскорее найти бомбоубежище!
Женщина оглянулась:
— Спасибо, герр офицер.
Курков тоже поднял голову:
— Почему вы решили, что скоро начнется налет?
— Предчувствие. И поверь, Иван, оно никогда еще меня не подводило. — Ранке обратился к другим солдатам: — Не расходиться. Гельмут, где ближайший «бункер»?
Рядовой Гельмут Конрат развернул карту Берлина.
— Здесь. — Тонкий палец указал в неприметную точку на схеме города. — В двух кварталах отсюда, на перекрестке Инвалиденштрассе и Фюрстенвальде.
Курков нагнулся над разложенной на колене немецкого солдата картой. Вот он, тот перекресток. А вон на карте и нужный дом, в виде квадратика с номером. Теперь каким-то образом следует туда попасть. Другого случая может и не представиться.
— Вот и отлично. — Ранке поправил на голове пилотку. — Идем в том направлении.
Курков приостановился.
— В чем дело, Иван? — Немец недоуменно воззрился на солдата.
Сергей кивнул в сторону прохожих:
—А как же они?
— Не понял.
— Но ведь горожан, мирных жителей, накроет бомбой!
— Естественно.
— Их нужно предупредить о налете.
— Но тогда они предупредят других. — Ранке продолжал недоуменно таращиться на русского.
— Конечно!
— И где все они смогут спрятаться? — Унтер-офицер подошел к Сергею вплотную и произнес шепотом, чтобы не услышали окружающие: — Здесь, в этом квартале, всего два бомбоубежища, рассчитанных на пятьсот человек. А теперь посмотри по сторонам. В домах проживает не меньше четырех тысяч жителей. Плюс паника. Иван, ты хоть представляешь себе, какое столпотворение начнется здесь через десять минут, если я сейчас открою рот?
— Тогда его открою я.
Ранке усмехнулся и медленно, с нарочитой неохотой извлек пистолет из поясной кабуры:
— Открывай. Это будут твои последние слова. И, поверь, они не дойдут до ушей Господа Бога.
Две проходившие мимо девушки, доселе оживленно что-то обсуждавшие, увидев двух явно агрессивно настроенных военных, в испуге примолкли.
— Но вы ведь сами, господин унтер-офицер, только что сообщили женщине с ребенком о налете!
— Вот именно, с ребенком. У меня тоже есть десятимесячный сын, и дай бог, чтобы и мою Эмму кто-нибудь предупредил о грозящей опасности.
— Но разве та женщина не начнет сейчас предупреждать других о бомбежке?
— Исключено. Именно потому, что у нее ребенок. В первую очередь она будет думать о нем. И о том, что поблизости всего два бомбоубежища.
Русский заглянул в глаза офицера, но, кроме глубокой тоскливой бездны, ничего в них не разглядел.
— Это преступление, господин унтер-офицер.
— Это война, господин солдат. — Начальник патруля спрятал оружие. — Идемте, пока у нас еще есть время.
Потрясенный до глубины души, Сергей как сомнамбула двинулся следом.
Вот тебе и война. Куркову вспомнилась Москва 1943-го. Он тогда проходил курс подготовки и во время бомбежек вместе со всеми прятался на станциях метрополитена. Действительно, переживать подобное тяжело и страшно. Но никому и в голову не приходило скрывать от окружающих время налета вражеской авиации. Или место, где можно укрыться. Берлин же жил другой, расчетливой жизнью…
Бомбандировка началась через двадцать минут. Когда первая бомба накрыла жилой дом на Инвалиденштрассе, Курков находился уже в так называемом «бункере». Бетонное помещение освещалось синими лампами, отчего бледные, перепуганные лица горожан напоминали театральные маски. Люди спускались сюда только с самыми необходимыми вещами: одеждой и небольшими чемоданчиками, в которых помимо медицинских препаратов лежали бутерброды и термосы с чаем.
По деловитости, с которой берлинцы располагались в помещении, Курков догадался, что они спускаются сюда уже не в первый раз. И, похоже, многие из них научились предчувствовать время налетов не хуже унтер-офицера Ранке.
Разрывов бомб слышно не было, но с каждым из них все помещение содрагалось так, будто эпицентр взрыва находился не сверху, а где-то под землей.
В бомбоубежище имелся водопровод с теплой вонючей водой, так что жаловаться не приходилось: во многих кварталах и такого счастья не было. В правом дальнем углу находилась санитарная комната, в которой всегда дежурила хотя бы одна медсестра. На случай, если появятся раненые или кому-то из женщин настанет пора рожать.
Места общего пользования охранялись дежурными.
— А это зачем?
Ранке посмотрел на дежуривших возле клозетов стариков:
— Чтобы не было самоубийств.
— В сортире?
— Представь себе, да.
«Хреновы ваши дела, фрицы, — пробормотал про себя Курков, — коль вы по нужникам вешаться начали».
Несмотря на то что бомбардировка началась неожиданно, в «бункер» успело набиться огромное число людей. Основная масса стояла, однако места все равно не хватало. Вскоре на потолке и стенах бомбоубежища образовался конденсат. Дышать становилось все труднее и труднее, а толчки от взрывов и не думали прекращаться.
Кто-то додумался зажечь свечу и поднять ее на уровень груди. Уже через минуту она начала гаснуть.
— Поднимите детей! — голос Ранке прозвучал неожиданно громко и жестко. — Выше! Выше поднимайте! Наверху воздуха больше!
Еще спустя несколько минут Курков почувствовал легкое головокружение. Следствие недостатка кислорода.
— Конрат, — голос унтер-офицера доходил до сознания Сергея словно сквозь толстый слой ваты, — открой дверь выхода! Все на улицу!
— Там бомбы, — смог выговорить Курков.
— А здесь задохнемся.
Люди устремились к выходу. Толкаясь, падая, наступая на упавших, не обращая внимания на их крики и стоны. Детские вопли перемешались с воем женщин и стариков.
