Глин Айлиф - Царь Итаки
Одиссей встал на колени перед глиняным истуканом и осмотрел его, мысленно сравнивая низкорослую фигуру с гримасой на лице с несравненной и славной богиней, которую она представляла. Но, хотя работа выглядела грубой, царевич почувствовал, что в этом изображении есть что-то от истинной Афины. В сравнении с пышными статуями Афродиты и Геры, которые он видел в других храмах, при взгляде на которые первым делом обращаешь внимание на формы, у этой фигуры было худое тело, узкие бедра и маленькая грудь. Сын Лаэрта вспомнил о мальчишеской фигуре богини. Сведенные брови и прямой нос, который начинался между ними, являлись точным отражением сурового лица Афины.
Рассматривая статую, Одиссей внезапно почувствовал, что в храме появился кто-то еще. Он испугался, что дух Афины может наблюдать за ним сквозь глазницы, проделанные в статуе большим пальцем мастера. Поэтому царевич перевел взгляд на постамент алтаря и закрыл глаза.
— Афина Паллада, — заговорил он вслух, и его голос наполнил пыльный храм. — Путешествие, в которое ты меня отправила, закончилось. Теперь пришло время показать себя в последнем сражении. Я знаю, что ты всегда намеревалась отправить меня воевать. Завтра я возвращаюсь на Итаку.
Дамастор замер в тени в задней части храма. Свет факела тускло отражался от лезвия его вынутого из ножен меча. Предатель снял сандалии и оставил их снаружи, чтобы бесшумно войти в храм. Теперь, когда царевич стоял на коленях перед изображением богини, изменник сделал еще два шага вперед.
— Госпожа, ты всегда направляла мое копье в битве и на охоте, — продолжал Одиссей. — Ты уберегала меня от смерти. Именно ты спасла меня от вепря, который разорвал мне бедро, именно ты послала Эперита, помогавшего мне в моих испытаниях. Ты сделала так, что он поклялся служить мне в твоем присутствии, после того, как ты сделала мне подарок.
Дамастор приблизился еще на два шага и уже поднимал меч, чтобы опустить на шею Одиссею, но внезапно услышал странные слова. О каком подарке он говорит? Одиссей намекает, что видел богиню?
Дамастор слышал о подобных вещах, хотя к таким рассказам обычно относились со скептицизмом, а над рассказчиками часто смеялись. Но здесь Одиссею было некому врать.
— Меня беспокоит твой подарок, госпожа, — Одиссей достал из мешка глиняную сову и поднял перед фигурой. — Я ношу сову с собою везде, и она сейчас со мной. Но приближается время, когда я воспользуюсь ею, чтобы обратиться к тебе за помощью. Завтра я повезу своих людей на Итаку, чтобы возвращать царство моего отца. Но ты знаешь, как мы слабы, госпожа, как нас мало в сравнении с ордой Эвпейта. Именно тогда я собираюсь сломать печать и молить тебя о помощи.
Дамастор посмотрел на глиняную сову и быстро догадался, что это. Мгновение он раздумывал, сработает ли эта вещь для него самого, прикидывал возможности, которые перед ним откроются после того, как он вырвет сову из руки мертвого владельца. В глубине своей черной жадной души изменник уже видел себя новым царем Итаки, божественно назначенным столь великой богиней, как Афина.
— Поэтому я прошу тебя быстро выполнить твое обещание мне, — продолжал Одиссей. — Быстро вступай в сражение, когда я призову тебя, госпожа, иначе все планы и все надежды, которые ты когда-либо возлагала на меня, погибнут под тафианским копьем.
— Или под итакийским мечом, — сказал Дамастор и высоко поднял оружие над головой.
* * *Эперит встал и покинул круг сидевших вокруг костра. Оказавшись вне пределов слышимости лагеря, он бросился бежать. Руководствуясь шумом реки слева, воин, словно слепой, подворачивал ноги на покрытой ямами и камнями дороге. Он постоянно поднимал голову вверх и направо, пытаясь разглядеть храм на горе. Очень быстро темнело, и юноша боялся, что пропустил его. Наконец, одолеваемый сомнениями и растущей паникой, молодой воин был уже готов повернуть назад. И тогда он его увидел.
Самые последние лучи вечернего света выхватывали низкие черные горбы гор. Силуэт здания просматривался в тусклом свете, едва ли различимый среди скал и искривленных, лишенных листвы деревьев. Несмотря на темноту, Эперит быстро нашел тропинку, ведущую вверх по склону, и начал пробираться по ней вверх. Но в это мгновение он внезапно ощутил приближение чего-то дурного. На него словно накатил страх. Юноша поднял голову и увидел (или подумал, что увидел) фигуру, стоявшую у храма. Она замерла между очертаниями строения и стволом мертвого дерева. За ее спиной небо приобрело пурпурный оттенок. Человек смотрел вниз, Эперит тоже замер на месте. Он не хотел, чтобы его увидели.
Затем фигура исчезла. Эперит не видел, как она уходила, и не мог сказать, вошел ли человек в храм или только что вышел из него. Он вообще не был уверен, видел его или нет. Тут же паника сжала его сердце, и молодой воин понял, что должен бежать, не думая об опасно крутой тропинке или камнях под ногами. Если он не поторопится, то Одиссей умрет.
Даже в темноте, поднимаясь вверх по склону с тяжелым мечом в руке, Эперит смог развить скорость, которую считал невозможной. Им завладела интуиция. Юноша почувствовал, что его будто бы подняла божественная рука и понесла над валунами и небольшими отрывающимися камнями. Он взлетел на верх склона, к крыльцу храма, нашел там меч Одиссея и какие-то сандалии.
Дверь отсутствовала, сквозь зияющий дверной проем Эперит успел рассмотреть мерцание горящего факела, пока последний дневной свет не уступил место вечернему небу. Звук приглушенного голоса разносился по ночному воздуху. Именно он и привел юношу в чувство.
Теперь больше не требовалось проявлять осторожность, и Эперит подскочил к дверному проему и заглянул внутрь. От увиденного у него кровь застыла в венах. Воин опоздал.
У дальней стены на коленях стоял Одиссей и молился перед алтарем около грубой статуей Афины. Дамастор стоял прямо за ним, высоко подняв меч над головой царевича, явно собираясь его опустить. Если бы Эперит появился мгновением раньше, то, возможно, ему удалось бы что-то сделать. Но он подвел друга и богиню, которая доверила ему его защиту.
Но когда отчаяние заставляло его опустить руки, душа юноши вдруг обнаружила, что есть место, дальше которого она не отступит. Самообвинение ударилось о бронзовый стержень характера, и Эперит нашел в себе новые силы и решимость. Еще не все потеряно, сказал он себе, пока еще Одиссей жив.
Что-то сдержало руку Дамастора от нанесения смертельного удара. Слова Одиссея сливались в единую монотонную речь, и Эперит находился слишком далеко, чтобы их разобрать. Удивляясь сам себя, он бросился в маленькое помещение, намереваясь своим мечом нанести удар по изменнику. В то же мгновение нечто невидимое, что удерживало руку предателя, отпустило его, Дамастор опустил меч для смертельного улара, который пройдет сквозь кожу, кости и мышцы шеи Одиссея. Царевич наконец-то понял, что он не один, начал поворачивать голову.
