Сад сходящихся троп, или Спутники Иерофании. Вторая связка философических очерков, эссе и новелл - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт
31 августа 2018 года
Источники
Йейтс, Фрэнсис. Джордано Бруно и герметическая традиция. – М.: Новое литературное обозрение, 2000. – 528 с.; с. 11–13. Фестюжьер Андре-Жан. Личная религия греков. Электронный ресурс: www.gumer.info.
Archives de la Province de France (OP). – Monique Alexandre, «André Jean Festugière (1898–1982)», Sileno, VIII, 1982 [1984], p. 5–12. – Ut sintunum, novembre 1982, p. 91–99. – Un grand ami de Solesmes: le père André Jean Festugière, OP (1898–1982), Lettre aux amis de Solesmes, 1, 1983. – Mémorial André Jean Festugière: Antiquité païenne et chrétienne, Genève, P. Cramer, 1984, XXXIV: Cahiers d’orientalisme, 10. – Jacqueline de Romilly, «Notice sur la vie et les travaux du R.P. André Jean Festugière», Comptes rendus des séances de l’Académie des Inscriptions et Belles Lettres, 2/129, 1985, p. 406–419. – André Jean Festugière: hellénisme et christianisme, Paris, Les Éditions du Cerf, 2001. – Jean-Marie Moine, «Les Festugière à Brousseval», Fontes, 29, avril 1998, p. 2–13. – Henri-Dominique Saffrey, «Le P. André Jean Festugière. Une histoire littéraire et doctrinale du besoin d’être avec Dieu dans le monde romain», Revue des Sciences philosophiques et théologiques, 92, 2008/3, p. 591–600.
Шахматные часы
Амал мисазад як Заат-и-Ширин Труд создает сладкую сущность
(перс.)
«Но ради тех, кто уже знает, я скажу, что это, если угодно, эзотерическое христианство»
Георгий Гурджиев о «Четвертом пути»
«Законы игры составляют суть игры, и нарушение их разрушило бы всю игру»
Петр Успенский «В поисках чудесного.
Фрагменты неизвестного учения
В уединенной и довольно просторной комнате на первом этаже Приоратского замка у Фонтенбло, выходящей на юго-восток и давно требующей более чем косметического ремонта, сидя за дорогим шахматным столом с довольно крупными фигурами, выполненными из сандалового дерева на заказ, сам с собой играл в шахматы русский эмигрант Георгий Иванович Георгиадис, известный всем под отуреченной формой своей фамилии как Гурджиев. На дворе стояла поздняя осень 1946 года: Франция восстанавливалась после немецкой оккупации, а следующий год уже знаменовал для человека за шахматным столом двадцатипятилетнее пребывание в Приоратском замке его со своим Институтом гармоничного развития человека. Всякий раз, когда он предавался одиночеству в шахматной комнате, душа его уносилась в Россию – в Москву, Санкт-Петербург, на Кавказ, в Карс, где он появился на свет; в странствия по Востоку, где в скитаниях от одной общины суфиев к другой кристаллизовалось его учение, нашедшее свое воплощение в музыке, написанной совместно с композитором Фомой фон Гартманом, и мистериальных танцах древности, как бы поднятых им из-под руин древних святилищ.
В массивную двустворчатую дверь шахматной комнаты постучали. Погруженный в свои думы Гурджиев машинально ответил по-французски: «Войдите». Чуть скрипнув, дверь приоткрылась, и в комнату вошла француженка средних лет, прислуживавшая по хозяйству в Приоратском замке: «Господин Гурджиев, кофе, как Вы и просили, и две чашки». «Разумеется, Мадлен, – ответил, не шелохнувшись, игрок, плотностью своей ширококостной фигуры напоминавший медведя. – Надеюсь, на сей раз корицы, перца и соли в кофе достаточно». Мадлен поставила бронзовый поднос с посеребренной персидской туркой и двумя кофейными чашками среднего размера на шахматный стол, рядом с часами, и учтиво удалилась из комнаты. Гурджиев любил кофе очень горячим: он налил сначала чашку своему представляемому сопернику, перенеся ее на край противоположной стороны стола, а затем, наполнив свою чашку, сразу опустошил ее наполовину.
Стоило присмотреться, чтобы понять, что играет он не сам с собой, а с некоей сущностью, присутствие которой уловить способны лишь особенно чувствительные к подобным вещам люди. Аромат кофе с корицей и перцем смешался с резкой свежестью воздуха, поступавшей из приоткрытого высокого окна с мягкими солнечными лучами осеннего полудня, что на мгновение придало обстановке неповторимое очарование.
Прошло с десяток минут: несколько раз щелкнули шахматные часы. Внезапно Георгий Гурджиев встал из-за шахматного стола и уверено бросил в его противоположную сторону:
«Вам мат, милостивый государь. Благодарю Вас за интересную игру»; после чего быстро вышел из комнаты, впустив в нее на мгновение стремительный сквозняк.
Это был сеанс телепатической игры, проводимый с 11.00 до 12.00 или 12.30 по субботам (день Сатурна), руководителя Института гармонического развития человека или Школы эзотерического христианства, как называл его для своих учеников сам Гурджиев. Злые языки говорили, что его визави по шахматам являлся Вельзевул собственной персоной: от него танцевальный мастер и почерпнул канву для своей книги «Рассказы Вельзевула своему внуку».
В тот день на машине приехал посыльный из советского посольства и доставил Георгию Гурджиеву ящик пятизвездочного коньяка Ереванского завода (бывшего шустовского) и русские рыбные деликатесы и соленья: сырокопченую осетрину, чавычу, семгу, икру черную и красную, бочковые огурцы, грибы… По этому случаю вечером устроили застолье в центральной гостиной на первом этаже Приоратского замка, когда собрались все ученики и насельники института – разношерстая публика, в основном все же англосаксонского происхождения. Армянский коньяк мастер экономил и разделял его со своими двумя ассистентами-французами: остальные довольствовались французским красным и белым вином с шампанским; употребление крепких спиртных напитков пансионерами в школе Гурджиева не только не поощрялось, но и негласно воспрещалось.
Расслабившись под воздействием коньяка и раскурив сигару, доставленную для него из Мезо-Америки, мастер мистериальных танцев вспомнил одну загадочную встречу, произошедшую в конце 1890-х гг. в горах Гиндукуша. В ту пору он скитался по горным тропам на границе с Памиром, стремясь найти следы легендарного Сармунского братства и однажды, вернувшись в Мазари-Шариф, ему посчастливилось получить маршрут к одной суфийской текии (обители), затерянной далеко в горах. Исмаилитский шейх Хуссейн Сеиди отрядил тогда с ним двух проводников, опытных в подобного рода переходах от перевала к перевалу. Путь пролегал через Кондуз, Талукан, Файзабад, Ишкашим и дальше по долине реки Пяндж до Хандуда и Вранга, а после Калахье-Пянджа до северной излучины реки Вахандарьи, где, двигаясь в направлении цели, немногим отклонившись на северо-запад и взяв резко затем на север-восток, ожидал последний самый тяжелый высокогорный перевал, на котором Гурджиева должны были ожидать уже представители легендарного Сармунского братства.
«Восхождение на последний перевал началось в конце сентября после праздника Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня. Утро и день задались прекрасно: они шли все дальше вверх от излучины Вахандарьи, где имели ночлег в юрте у местного чабана из ваханского племени. Дорога становилась все менее удобная, ведя их над кручами, и если бросить мимолетный взгляд вглубь которых, то сжимается сердце и захватывает дух:
