Водоворот судьбы. Платон и Дарья - Юрий Васянин
— Господь, не оставь Дарью в пути, — тревожно пробормотал он.
Санитарный поезд пропал в густых сумерках. В поселке зло залаяли сторожевые псы, переходя на визг.
***
После двух дней отдыха казаки отправились в Верхнеудинск. Вместе с ними отправился Платон Перелыгин. Путь пролегал среди гор, ущелий, узких дорожек и под обстрелами партизан.
Прибыв в город, обозы в беспорядке остановились на улицах. Казаки, перекрестившись, вздохнули полной грудью. По обе стороны дороги выстроились толпы людей. Лошади, мотая нестриженными хвостами, низко раскланивались перед ними. Местные жители с удивлением и жалостью смотрели на пришедшие обозы, на жалкую толпу, одетую в лохмотья и дырявые опорки. Они выглядели, как огородные пугала. Зрелище было настолько впечатляющим, что некоторые горожане зарыдали от увиденной картины.
— Хватит слезы лить. Что вы по нам как по мертвым плачете, — не выдержав, закричал Матюхин.
Началось расквартирование белых войск по квартирам, домам и учреждениям. Но переполненный город не мог вместить в себя всех, поэтому часть войск отправилась в Читу. Перелыгин расположился вместе с оренбургской сотней.
Войцеховский провел совещание среди высших офицеров и убыл в Читу для встречи с атаманом Семеновым, чтобы обговорить с ним все вопросы дальнейшего взаимодействия. Надо отметить, что к приходу белых атаман Семенов и барон Унгерн своими противоправными действиями настроили против себя большинство населения Забайкалья, а в лесистых горах действовали многочисленные отряды партизан, которые как грибы после дождя росли. Семенов держался в Забайкалье опираясь лишь на поддержку коренного населения и благодаря присутствию иностранных войск.
В апреле в Верхнеудинске неожиданно умер подъесаул Кострикин. Перед смертью он попросил казаков вынести его на солнышко.
— Где же ты раньше солнышко ясное было, когда мы замерзали? — спросил Арсений, прежде чем навечно закрыть глаза.
На следующий день, простившись с казаками, Перелыгин убыл в Читу. Целый день он скакал по Забайкальской степи, объезжая многочисленные сопки и овраги. Бег коня был порывистым, он то замедлялся, то ускорялся. В одном месте путь преградила узкая речушка со стремительным течением. Платон напоил коня, напился сам и поехал дальше. И когда огромное солнце спустилось за горизонт, казак увидел заброшенный зимник, завел в него коня и, завалившись навзничь на сено, переночевал, а утром чуть свет отправился дальше в путь.
Он окинул взглядом все пространство и увидел, что утренних сумерках вокруг серыми горбами громоздились сопки. Куда ни кинь взгляд — всюду одни сопки. Они, прячась друг за друга, уходили до самого горизонта. Все пространство было заставлено ими.
Черный поскакал мелкой рысью. Платон задремал, низко опустив голову.
И вдруг раздался дикий крик:
— Стой! Застрелю!
Платон туго натянул поводья, раздирая удилами пасть коню. Черный присел, попятился назад часто перебирая ногами и, закусив удила, загорячился под всадником.
Слева возникли размытые силуэты вооруженных людей. Перелыгин никак не мог разобраться, кого они представляли.
— Слезай с седла!
“Наверное, это партизаны. Кажется, я влип в историю”, — подумал Платон.
Решение пришло быстро. Перелыгин поднял коня на дыбы, ударил его по взмыленным бокам плетью, и тот понесся по степи, выпуская из ноздрей горячий пар. Позади несколько раз выстрелили. Горячие пули просвистели рядом, почти обжигая, но ни одна из них не попала в цель.
— Скачи, Черный! Скачи!
Конь отозвался победным ржаньем. Платон нахлестывал коня и он, чувствуя властную руку казака, во весь опор помчался по степи. Мимо стремительно понеслись и земля, и небо. Влажные глаза коня радостно заблестели, худые бока взмокли от пота. Черный скакал по забайкальской степи, высоко вздымая ноги и земля отзывалась глухим стоном под его копытами.
Утреннее солнце зависло над крутыми сопками и ярко осветило их.
— Стой, Черный! — Платон потянул поводья, заставляя коня остановиться.
Казак хорошо знал, что запаленный конь долго не служит. Любовь к коням после тяжелого перехода через Сибирь у него только усилилась.
Перелыгин, спрыгнул с коня и привязал его к мелкой сосенке. Ветер клонил мохнатую верхушку дерева низко к земле. Конь, тяжело храпя, шебаршил копытами. Платон потрепал его давно не чесаную гриву. Конь заметно похудел, животное поджаро втянуло бока. Однако он по-прежнему чувствовал властную руку казака.
Вдруг казак взглянул в синее беспредельное небо и увидел в небесной синеве огромного коршуна. Тот, распахнув широкие крылья, преследовал небольшую птичку, которая всеми силами стремилась оторваться от него. Птичка в панике кидалась из стороны в сторону, чтобы не угодить в когти коршуну, но так и не смогла избежать своей участи. Случилось неотвратимое, коршун резко спланировал, и она очутилась в его острых лапах.
“Как же это напоминает участь Белой Армии”, — подумал про себя Платон.
Платон поднялся на вершину сопки. Она была такой крутой, что ноги занемели. Казак приблизился к обрывистому краю кручи. Внизу коричневой лентой извивалась дорога. По ней двигались кони с телегами и людьми издалека казавшиеся игрушечными. Хотя до них было довольно далеко, но они разговаривали так, как будто были рядом. Подводы с людьми скрылись между сопками.
Заскучавший конь заржал у подножия сопки. Перелыгин спустился вниз, подтянул ослабевшую подпругу и, молодо вскочив на коня, дернул за повод, требуя, чтобы Черный начал движение.
Прибыв в Читу, Платон сразу же приступил к поискам Дарьи по госпиталям и больницам. Но ее нигде не оказалось. Перелыгин пытался что-нибудь узнать на станции про санитарный поезд, в который посадил жену, но он как в воду канул. Никто ему не мог сказать, куда подевалась его Дарья.
— Что ж я наделал. Где ж мне теперь искать ее, — спрашивал тоскливо он себя.
Так никто и никогда не любил, как он любил Дарью. Что там печальная повесть о Ромео и Джульетте. Их повесть была гораздо безрадостней и печальней. Вот где трагедия, вот где несчастье случилось. Но лишь бы с ней ничего не произошло, лишь бы она была жива.
Душа казака утонула в глубокой тоске, в сердце закипела жгучая жалость. Не хотелось дышать, в глазах померк свет, в жилах застыла кровь. Он ничего не слышал и ничего не видел перед собой. Весь мир перестал для него существовать. Поняв, что ему тоскливо будет жить без Дарьи, Платон чуть не закричал от совершенной им ошибки. Ему нелегко было думать о Дарье и о том, что он может ее больше никогда не увидеть.
Перелыгин, почувствовав в душе тоскливое одиночество, пошатнулся в седле, бросил поводья и, схватившись руками за голову, сухими губами прошептал:
— Я обязательно найду тебя. Только будь жива! А там Бог даст, встретимся.
Конь
