Крис Хамфрис - Французский палач
Так всегда бывало в армиях, будь они королевскими или крестьянскими. Вожди объедаются, а их последователи голодают.
«Мне надо поскорее найти Фуггера и уходить. Лучше сидеть в башне голодным в ожидании полуночи, чем оставаться здесь и принимать участие в свадебном пире этого безумца».
Жан заметил своего спутника на противоположной стороне зала. Фуггер стоял рядом со своим отцом, втянув голову в плечи. Жан увидел, как Корнелиус яростно нашептывает сыну, стараясь не открывать рта. В позе Фуггера было нечто странное — будто в нем что-то сломалось. И он снова шаркал ногами, точно так же, как когда-то под виселицей.
«Тем больше причин уходить», — решил Жан и начал пробираться сквозь толпу.
По мере того как он двигался, в комнате происходили перемещения: солдаты и пророки меняли свои позиции, так что у Жана вдруг возникло странное ощущение, будто он танцует гальярду — и даже стал ее главным исполнителем. Казалось, его шаги заставляют остальных отвечать, реагировать на его движения все новыми и новыми па. Он попытался отбросить эту мысль — в конце концов, здесь уже много лет царит безумие, а это заразительно. И в течение этого дня Жан постоянно видел сумасшедший блеск в отчаянных глазах горожан. Тем не менее, пока он шел через зал, ему вдруг показалось, что время почему-то замедлилось, словно в ожидании чего-то важного. Даже собственные движения стали казаться ему замедленными, так что прошла целая вечность, прежде чем он оказался перед Фуггерами, отцом и сыном.
Глаза его друга были крепко зажмурены. Отец резко ткнул его локтем под ребра. Тогда они открылись и отчаянно заметались по всему помещению, Фуггер видел Жана, но отказывался остановить на нем взгляд, переводя глаза с факела на корону, на помост, на пророков…
— Друг мой, — спросил Жан, — что случилось?
— Друг. — Взгляд Фуггера переполз на лицо француза — и вдруг его глаза наполнились слезами. Шагнув вперед, он обнял его за шею и поцеловал в левую щеку. — Прости меня.
Рука опустилась, и Жан отступил на шаг.
— Простить? — Слова выговаривались медленно, с трудом. — За что?
Но, задавая этот вопрос, он в глубине души уже знал ответ. Он повернулся, однако недостаточно быстро: крепкие солдаты в библейских шлемах были уже рядом. Они задержали потянувшуюся к мечу руку. Они поймали и вторую, быстро подавив его сопротивление своим числом и весом. Падая, Жан мысленно увидел последнюю руну Хакона, открытую на плитках двора в Монтепульчиано. Перевернутая руна «тир», нацеленная в него стрела. Руна предательства.
Скрутив ему руки, Жана выволокли в центр зала, который внезапно опустел: как только начался беспорядок, все разбежались к стенам. Царь Ян стоял перед своим троном на высоком помосте. Перед ним выстроился вооруженный отряд.
— Что это означает? Почему вы так обращаетесь с моим гостем? — Он оборвал протесты и уже более пронзительно вопросил: — Или он — убийца, подосланный моими врагами?
Мейкпис вышел вперед:
— Могущественнейший, я знаком с этим человеком. Он правоверный, как и мы, и он не замышлял дурного. Он здесь для того, чтобы помогать нам. Он…
— Не думаю. — Корнелиус подошел к англичанину. — Что бы вы, о святой, сказали о человеке, которому известно ваше самое заветное желание, но который не дает вам его осуществить?
Святой прорычал:
— Я скажу, что такой человек — гнусный предатель, ибо он лишает Пророка Господня средства исполнить его волю.
— Вот именно. — Тут Корнелиус положил руку Жану на плечо. — Перед нами — именно такой предатель. Ибо он прячет от вас нечто такое, что могло бы привести нас к вознесению. — Отступив на шаг, он рявкнул: — Обыскать его!
С Жана начали срывать одежду, и он не мог этому помешать. Вскоре он уже стоял перед троном совершенно обнаженным, если не считать повязки, которой обернул себя перед тем, как идти в город.
— Ах, Фуггер! — крикнул Жан. — Что ты наделал?
Один из стражников ухватился за конец повязки. Жану пришлось сделать несколько поворотов — и в конце концов он оказался голым. У его ног лежал бархатный мешочек.
Из толпы гостей послышались изумленные возгласы. Ян Бокельзон воскликнул:
— Что у него там? Это оружие?
Корнелиус схватил мешочек и поднял его высоко над головой:
— Это станет вашим оружием, ваше величество. Оружием, посланным Богом. Зрите наследие нашей возлюбленной мученицы, Анны Болейн!
И театральным жестом, который сделал бы честь любому уличному фокуснику, Корнелиус Фуггер извлек на свет факелов шестипалую кисть.
Начался переполох. Люди рванулись вперед. Жан высвободил левую руку, нанес удар по лицу стражника, который ее удерживал, попытался вывернуться, но тут же был схвачен еще одним стражником. Ударами и пинками его заставили прекратить сопротивление.
Руку Анны отнесли к помосту, и царь с радостным воплем схватил ее.
— Это правда! Шесть пальцев! Святые угодники, шесть! И она не тронута тлением, цела и свежа, словно ее отрубили только сегодня. Чудо! Господь послал нам знамение! Ибо разве не сказано в книге пророка Иезекииля, в главе тридцать седьмой, стихе одиннадцатом: «Узнаете, что я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас из гробов ваших». — Он поднял руку высоко в воздух. — Зрите же! Он открыл гробы. Он вывел нас из гробов наших. Царство Божие явилось нам!
Зал наполнился криками «Аллилуйя!» и «Осанна!».
— Зри же, народ мой: рука Господа над нами!
— Аминь! — отозвались все.
— Рука королевы с нами, чтобы поднять меч и освободить нас от врагов наших. — Ян влез ногами на свой трон и теперь возвышался над толпой. Глаза его горели фанатичным огнем. — Я нашел мою четвертую королеву, упомянутую в писании. Сегодня я женюсь на Анне Болейн!
Только один голос выразил яростное несогласие с этим — но Алиса не могла перекричать всеобщие вопли восторга. Когда шум немного поутих и разочарованную невесту передали жене Корнелиуса, Фуггер-старший снова выступил вперед и, указывая на Жана, крикнул:
— А что будет с этим предателем?
— С тем, кто не хотел дать мне ключи от рая? — Ян Бокельзон махнул рукой. — Я придумаю ему достойное наказание. Свяжите его. Отведите его в мою темницу.
Жану примотали руки к телу и под презрительные крики толпы поволокли к занавешенной двери позади трона. Ему удалось один раз поднять голову, и он встретился взглядом с Мейкписом, который безнадежно покачал головой. Но последним лицом, которое он успел увидеть, было лицо Фуггера. Он вышел вперед и заливался слезами, когда Жана протащили мимо него.
— Прости меня! — твердил он сквозь слезы. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня!
Жан не в состоянии был выговорить ни слова: рот у него был полон его крови, а горло перехватило от отчаяния. Но самую сильную боль ему причиняли не удары, которые нанесли ему стражники, не веревки, туго перетянувшие ему запястья. Сильнее всего у него болела левая щека, потому что именно на ней человек, которого он называл другом, запечатлел поцелуй Иуды.
