Дороти Даннет - Игра королев
Отголоски его слов стихли. Генеральный прокурор снял очки и продолжил мягко:
— Но требуются доказательства. Есть ли они у нас? Почти все свидетели умерли. При сделках такого рода обычно не ведется протокол, и все, кто мог бы оказать нам содействие, находятся во враждебном стане.
И все же у нас есть письменная улика. Заметки, найденные в Шотландии и приписанные господину Кроуфорду: тот документ, который, как он утверждает, был составлен неведомым английским соглядатаем и который приписали ему, опять-таки утверждает он, дабы окончательно погубить его в наших глазах. Если письмо поддельное, если господин Кроуфорд может доказать, что не имеет к нему никакого отношения, если оно было составлено без его ведома — обвинение лишается тогда своей главной улики. Господин Кроуфорд!
Все как один устремили глаза на обвиняемого. Дуглас, крепко сжав губы, о чем-то, казалось, размышлял; в утонченных манерах Херриса сквозило неподдельное участие; Бокклю вытянул шею вперед. Лорд Калтер на свидетельских скамьях закрыл лицо руками.
Всем теперь было видно, как Лаймонд устал. Тонкая, глубокая морщинка залегла между бровями; он сидел неподвижно, не сводя глаз с Лаудера, зная наперед, что тот скажет, — так опущенный клинок продолжает отражать блики. Их взгляды встретились.
— Господин Кроуфорд, — мягко повторил прокурор. — Документ, лежащий передо мной, был найден в кармане английского солдата после налета, в результате которого был разрушен монастырь в Лаймонде. В числе прочего там написано следующее:
«Монастырь находится в моих землях, в шести милях к востоку от дома, там мы спрятали порох непосредственно перед тем, как нас захватили у Солуэй. Если вы отправитесь туда немедленно, то еще обнаружите склад. Больше никто не знает о его существовании. В подвал, где сложен порох, ведет подземный ход, найти который можно следующим образом. Если вывезти порох тяжело, я советую взорвать монастырь».
Установилось долгое молчание. Лорд Калтер не поднимал глаз, и Эрскин рядом с ним сцепил руки и уставился в пол. Прокурор произнес решительно:
— Господин Кроуфорд! Признаете ли вы, что эти слова написаны вашей рукой и что их написали вы?
Ни гордость, ни сила ума — ничто не могло защитить Лаймонда на этот раз. Взглядом он ответил раньше, чем произнес ужасные слова.
— Да. Я написал это.
— Вы признаете, — попросил судейский, — что на последней странице этого документа стоит ваша подпись?
— Да, это моя подпись.
По лицу генерального прокурора пробежала судорога.
— Ясно. И, — продолжил Генри Лаудер самым серьезным тоном, — поскольку англичане последовали этим указаниям, нашли подземный ход, а когда на них напали, взорвали монастырь, послушавшись вашего совета, поскольку все это произошло, виновны ли вы в смерти четырех монахинь и десяти воспитанниц, среди которых была и Элоис-Анна Кроуфорд, ваша сестра?
Все замерли.
— Да, виновен, — сказал Лаймонд, и лицо его до самых корней выгоревших на солнце волос сделалось серым, как пепел.
Комната в башне Давида была набита битком, духота стояла страшная — не только узники, но и вся стража наблюдали за игрой. Более всех страдал от жары Фрэнк, который сидел у очага и держал признание Сэмюэла Харви у самого пламени.
Но если бы он даже и умер, истекая потом, никто бы этого не заметил. Взгляды стражников и англичан были прикованы к влажным рукам игроков и ухмыляющимся фигурам таро: вот нечестивая Жрица, вот сладострастный Любовник, вот глумящийся Шут. Две скатки все еще лежали на полу, но содержимое их не оставалось прежним: перед креслом Палмера громоздились монеты Скотта, а некоторые мелкие вещи, принадлежавшие инженеру, перешли во владение Уилла. Оба игрока сидели в одних рубашках.
В тусклом вечернем свете было видно, что Уилл бледнее противника. Тот играл уверенно, с нарочитой небрежностью: ходил, бил, сдавал мастерски, и несколько раз ему удалось наголову разбить Скотта. Но и Скотт выигрывал, и достаточно часто, а если и проигрывал, то не безнадежно.
К тому времени он научился уже уважать своего противника, и это пошло ему на пользу. Глядя, как инженер сидит напротив, могучий и крепкий, словно дуб, Уилл угадывал его упорство и начинал бояться, что сам он, сраженный усталостью, перестанет ясно соображать. Словно в подтверждение его мыслей Палмер постучал пальцем по столу:
— И Шут, господин Скотт. Шут и три Фараона: пятнадцать очков, правильно? Да. И я выиграл, полагаю.
Палмер выиграл, ухмылка, которой он обменялся с публикой, ничуть не утешила Скотта.
— Моя партия, ребята! Налейте-ка пива, а я пока выберу, что взять. Отличный у вас пояс, господин Скотт.
Скотт глубоко вздохнул. Игра эта будет длиться, пока у кого-то из них не останется больше вещей, а оба они играют так ровно, что проклятые эти вещи могут переходить от одного к другому неделями — разве что он, Уилл, не выдержит и потеряет все. А условие таково, что бумаги Сэмюэла Харви — последняя ставка Палмера.
При этой мысли он изнемогал от бессильного гнева. После того, что они пережили, после всех страданий леди Сибиллы, после гибели Кристиан, после того, как сам он двадцать раз выставлял себя круглым идиотом, Уилл никому не позволит помахать у себя перед носом такой наградой и отобрать ее, словно игрушку у котенка. Он стасовал карты и с треском швырнул колоду на стол.
— Моя сдача.
Палмер подмигнул:
— Он собирается выиграть на этот раз.
— Я теперь все время собираюсь выигрывать, — заявил Уилл Скотт. — Вы у меня останетесь без сапог, да и без штанов, еще прежде, чем займется заря.
И он начал сдавать.
— Ну наконец-то, — сказал генеральный прокурор, — мы добрались до правды. Не скажу, чтобы я этого ожидал. Признание делает вам честь, господин Кроуфорд. Вижу я: Quum infirmi sumus optimi sumus [11].
Лаудер, несомненно, праздновал победу: крепость пала, и брешь в стене проделало имя сестры Лаймонда.
Итак, он произнес латинскую фразу, и Лаймонд, с трудом возвращаясь к жизни, не остался в долгу:
— Всю честь я с охотой предоставлю вам. Quod purpura non potest, saccus potest [12], господин Лаудер. Я предпочел бы изложить правду простыми словами, минуя полноводный поток сладкозвучной риторики. Эти заметки — мои. Но писал я их для шотландцев, не для англичан. Как бы вы ни толковали мой характер, но ни поместье, ни любовница, ни ключи от всей английской казны не заставили бы меня…
— Обидеть женщину? — любезно подсказал судейский.
Бокклю громко проворчал:
— То, что парень кружил женщинам головы, вовсе не означает, что ему взбрело на ум подорвать четырнадцать девчонок в монастыре!
