Михель Гавен - Балатонский гамбит
— Это мысли монарха, Мари, — кивнул Черчилль. — Мудрого монарха, который мыслит критериями, которыми и должны размышлять короли, помазанники Божьи. Мы, политики, лишены возможности размышлять подобным образом. Мы должны думать о выборах, о коалициях. Если бы вы стали моей королевой, вы бы встали вровень с Елизаветой Тюдор и снова сделали бы Англию великой.
— Вы сделали ее великой, Уинстон, — она улыбнулась. — И мир не забудет никогда того, что вы сделали. Пока человечество существует, оно будет помнить то, что вы сделали. Что же касается меня, я могу только сказать то же, что сказала после окончания Первой мировой войны. Англия всегда может рассчитывать на меня. В любые времена, что бы ни происходило дальше.
— Благодарю вас, ваше высочество. Вы тоже можете рассчитывать на Англию. Я помогу тем людям, за которых вы просите. Я знаю наверняка: если вы просите за них, они стоят того, чтобы за них просили.
— Ты сказал Мари, что я согласна? — леди Клементина подошла к столу, села в свободное кресло. — Джилл и Рандольф все еще катаются на машине, а я уже — все, устала.
— Как море, Клемми?
— О, чудесно! Я обожаю ваш Прованс, Мари, всегда приезжаю к вам с удовольствием.
— Да, я сказал Мари, что моя леди согласна ей помочь, и помочь тем, за кого она просит, — Черчилль аккуратно обрезал кончик новой сигары.
— Это правда, — Клементина наклонилась, накрыв своей ладонью руку Маренн. — Я помогу вам, как вы много раз помогали нам. Уинстон не может действовать открыто, он слишком заметная фигура, мы сделаем это с вами вдвоем, а он подключит прессу. Нам очень много чего придется делать с вами вдвоем, Мари, чтобы мир стал чуточку добрее и лучше.
— Я уверен, вы преуспеете, — Черчилль кивнул, едва заметно улыбнувшись. — Еще быстрее, чем мы в большой тройке и все объединенные нации, вместе взятые.
Вечером, когда чета Черчиллей после ужина отправилась в отведенные им покои, она стояла на террасе, глядя, как большая белая птица кружится над волнами на фоне красного шара заходящего солнца. Она прижала к губам руку с тонким золотым кольцом, глаза туманили слезы. Джилл подошла сзади, положила руку ей на плечо.
— Мама, я хочу сказать, что все, что вы задумали с леди Клементиной, это очень опасно. На тебя все ополчатся. Это будет рой. Просто рой злобных остервенелых клеветников. Они обвинят тебя во всех грехах.
— Я знаю. Но для меня все это не в первый раз, и сейчас важнее, чем во все предыдущие.
Она повернулась. Джилл увидела ее слезы.
— Мама, ты плачешь?
— Я не могла ожидать этого, Джилл, — она схватилась руками за край террасы. — Я думала, Йохан всего лишь солдат, не охранник в лагере, не разведчик. Он был на фронте, у него не было времени налаживать связи с американской или английской разведкой, как это сделали Скорцени и Науйокс. Я думала, его спокойно отпустят к семье. Я не могла представить, что американцы способны на такое. Они приговорили его к смерти. За что? Что сделать и на кого надеяться? Мне надо было озаботиться этим раньше, — она сжала руки на груди. — Как всегда, надеяться я могу только на Англию. Даже не на родную Францию. Поэтому я и пригласила Уинстона и Клементину к себе. Тем более Клемми так любит теплое море.
Она снова посмотрела вниз на морскую гладь, потом продолжила:
— Они запирают их в «жаркой камере», где температура достигает шестидесяти градусов. Постоянно избивают, заставляют спать на собственных испражнениях, устраивают импровизированные приговоры и подготовку к повешению, выводят к виселице, а сами с женами пьют кофе, наблюдая за тем, как это происходит. Забивают под ногти гвозди, обливают ледяной водой, бесконечно унижают морально. И даже насилуют тех, кто моложе да симпатичнее. А в «Лейбштандарте», ты сама знаешь, почти все красавцы.
— Но это же какие-то извращения. Кто все это делает, мама? — Джилл с ужасом посмотрела на нее. — Большевики?
— В том-то и дело, что не большевики. Большевики сделают и похуже. Но и американцы не отстают, как ты видишь.
— За что?
— Ни за что, — она пожала плечами. — Право победителя. Ты никогда не слышала об этом?
— О праве победителя издеваться над побежденным? Никогда.
— Тем не менее это происходит. Я не хочу пугать тебя дальше, но все это на самом деле чудовищно.
— Мама, — Джилл взяла ее за руку. — Это кольцо, которое ты носишь, тебе подарил Йохан Пайпер? Я только сейчас догадалась. Я раньше думала, его подарил Отто. И те цветы в клинике, которые я видела, это все тоже от него…
— Нет, Отто мне ничего не дарил, — Маренн грустно улыбнулась. — Наверное, не считал нужным. Ни колец, ни цветов, никогда. Я никогда его не спрашивала, почему. Ты знаешь, спрашивать я не люблю. Наверное, он считал, что взял нас с тобой из лагеря, и это само собой все подразумевает. Мне в жизни только два раза дарили обручальное кольцо. Первый раз — граф де Трай, у нас была с ним официальная помолвка, об этом было объявлено. Когда он сделал то, с чем я не смогла примириться, я вернула ему кольцо и уехала. Мы уехали в Берлин. Это кольцо мне подарил Йохан. Перед моим отъездом из Венгрии. Я берегла его все это время.
— И что? — Джилл внимательно посмотрела на нее. — Я что-то не понимаю, мама. Ты отказала ему? Или как?
— Ты хочешь спросить, почему мы не были вместе? — Маренн опустила голову. — Мы были вместе. Мы были вместе в Арденнах и в Венгрии, и мы решили, что будем вместе всю жизнь. Это все случилось неожиданно, как с Генри. Так было только два раза в моей жизни. Так не бывает, когда хочешь. Так бывает, когда не хочешь и не ждешь. Больше того, если бы все сложилось иначе, у тебя был бы брат или сестра, — ее голос дрогнул.
— Но почему его или ее нет? — Джилл заглянула ей в лицо. — Почему, мама?
— Когда я ездила в лагерь с миссией Красного Креста, мы попали под бомбардировку. Меня отбросило взрывной волной, я сильно ударилась, когда упала. Дальше, я думаю, ты догадываешься. Война отняла у меня и это.
— Мама, я только сейчас начинаю понимать, — Джилл порывисто обняла ее, белая чайка пронзительно прокричала, проносясь мимо. — Я ничего не знала, мама. Ты так переживала, а я ничего не знала, я ничем не помогла тебе. Я даже не поняла ничего толком. Почему ты мне не сказала?
— Я не хотела расстраивать тебя. Тебе хватило и собственных переживаний, — Маренн ласково провела рукой по седым волосам дочери. — Погиб Ральф. Ты долго болела, с трудом поправилась.
— Если я правильно понимаю, — Джилл подняла голову и посмотрела ей в лицо, — ты и ему ничего не сказала об этом. Просто исчезла из его жизни, и все? Ты осталась в Берлине, он там, где-то в Австрии с остатками своего полка. Рейх пал. Мы приехали в Париж, ты стала снова носить свое прежнее имя и все. Все исчезло? Как будто ничего и не было?
