Юзеф Крашевский - Графиня Козель
В Столпене особых перемен не произошло, лишь удвоили стражу да приняли некоторые меры предосторожности: прислали нового коменданта, укрепили ворота, починили обветшавшие стены; положение графини осталось прежним, на этот раз ее не лишили той крупицы свободы, какой она пользовалась.
Анна терзалась, что по ее вине погиб второй человек и теперь его тень будет преследовать ее всю жизнь.
Не скоро до Столпена дошла весть о том, что король соизволил помиловать Гельма. О дальнейшей его участи ничего не было известно.
Заклика вернулся к себе в полк и прожил там некоторое время, ничего не предпринимая, чтобы не вызвать подозрений. Раймунд понимал: теперь его черед, и мужественно готовился выполнить свой долг. Заклику не пугало то, что Веелен поплатился жизнью, а Гельм – блестящей будущностью за благородный порыв спасти невинно осужденную женщину, но, будучи благоразумней своих предшественников и к тому же наученный их горьким опытом, он не хотел повторять их ошибок.
Заклика, живя в Столпене, не терял даром времени: он основательно изучил замок, старинные пристройки, никому не известные ходы и подземелья, так что мог действовать наверняка. Но пока ему было неясно, что лучше для организации побега – продолжать службу или уйти в отставку, поселиться в городке у замка и исподволь подготовлять освобождение графини.
Громкая история с Гельмом заставила его на некоторое время притаиться. Только через своего постоянного посредника он давал знать графине, что жив и при первой возможности приедет.
Так прошло несколько месяцев.
В столпенском гарнизоне у Заклики были друзья, и он решил навестить их. Ближе других он был знаком с неким фон Кашау, добрым человеком, но страшным кутилой. Они подолгу беседовали с ним о Польше, где Кашау бывал в походах и даже научился немного польскому языку.
И вот под предлогом, что едет навестить Кашау, Заклика отправился в Столпен. Кашау помирал от скуки; увидев в воротах Раймунда, он чуть не задушил его в объятьях и сразу потащил к коменданту, чтобы тот разрешил Заклике пожить в замке. Комендант, у которого болели старые раны на ногах, большей частью лежал в постели, и Кашау часто выручал его по службе, поэтому он не стал возражать. Получив согласие коменданта, приятели отправились на квартиру к Кашау потолковать за кружкой пива. Разговор, конечно, зашел об узнице, из-за которой они здесь торчали.
– Эх! – сказал старый солдат. – Не хочу судить других, особенно его величество короля, нашего милостивого господина, но не могу взять в толк, зачем такие строгости по отношению к женщине? Какую она представляет опасность? Разве что опять кто-нибудь влюбится в красавицу, как бедняга Гельм. Она по-прежнему хороша, несмотря на неволю, слезы, страдания.
– Видел бы ты ее в блеске славы, как я, когда служил при дворе, тогда бы понял, чем она опасна. Думаешь, король ее пистолета боится? Какое! Он ее глаз боится, ее чар и власти над ним: он знает, что если проведет с ней час, то будет лежать у ее ног и молить о прощении.
– А выйдя от нее, старый, с позволения сказать, волокита бросится к ногам Дискау или Остергаузен, – засмеялся Кашау.
– Любопытно взглянуть на бедняжку, – сказал Заклика.
– А кто тебе мешает? Не похитишь же ты ее средь бела дня! – ответил Кашау. – Пойди, поклонись прежнему божеству.
Заклика не заставил себя просить дважды и пошел в башню св. Яна.
Комната графини помещалась в третьем ярусе; Раймунд постучал – никто не отозвался, не слышалось никаких признаков жизни; тогда он тихонько приоткрыл дверь, и его взору представилась незабываемая картина: посреди комнаты стоял заваленный книгами и бумагами стол, Анна Козель, опершись на него и приложив палец к губам, смотрела в огромную раскрытую Библию. Ее странное одеяние заставило Раймунда усомниться, в своем ли она уме. На ней было широкое черное платье с длинными рукавами, подпоясанное кушаком, на котором были начертаны кабалистические знаки, а черные волосы повязаны по восточному обычаю платком с засунутым в него свитком пергамента, тоже исписанным древнееврейскими письменами.
Да, она была по-прежнему хороша, но как же не похожа на ту Анну Козель, что принимала датского короля в усыпанном бриллиантами наряде. Черты лица стали строже, на лбу появились морщины, а на маленьких надменных устах лежала печать молчания.
Заклика вошел, а графиня, неподвижная, как статуя, все не отрывала взора от книги. Но, подняв, наконец, глаза и как бы случайно взглянув на Заклику, она опустила руку, и на лице ее изобразилось удивление.
– Ты дух или живое существо? – спросила она.
– Ваш покорный слуга явился за приказаниями.
– Так, значит, есть еще верные слуги, и я, пленница, еще могу кому-то приказывать.
– Мне, пока я жив.
– Как тебе удалось пробраться сюда?
Заклика указал на мундир.
– Теперь мой черед, – сказал он, – постараюсь действовать осмотрительнее, и, может, мне повезет.
– О нет, – промолвила Козель с горькой усмешкой, – в жизни человеческой все предначертано свыше, заранее предопределено и неотвратимо; никому не дано избежать своего удела.
– А может, мой удел вернуть вам свободу?
– Нет, иным путем обрету я свободу, – покачивая головой, возразила она. – Прежде я была слепа, а теперь ясно вижу, в чем мое предназначенье, оно открылось мне вот в этой священной книге. В мире нет милосердия, есть только необходимость, железная, несокрушимая, неотвратимая, ее надо познать и покориться. Этой мудрости научила меня Библия.
Сказанное было настолько неожиданно, что Заклика потерял дар речи.
– Ты надолго сюда приехал? – спросила Козель.
– Это зависит от вас. Как скажете, так и будет.
Козель полистала Библию.
– Погоди, посмотрим, что скажет священная книга, – промолвила она.
Графиня закрыла книгу на застежку и, подняв кверху глаза, зашептала молитву, потом быстро раскрыла и, посмотрев направо, стала громко читать книгу Иисуса Навина, раздел десятый:
– "И опять сказал им: «Не бойтесь и не ужасайтесь, будьте тверды и мужественны, ибо так поступит господь со всеми врагами вашими, с которыми будете воевать». Понятно, – в раздумье проговорила Анна, – с тобой я буду сильней, но надо ждать гласа божьего и ничего не предпринимать. Только как ты останешься здесь?
Пророчество смутило Раймунда, он ответил не сразу.
– Постараюсь, если нужно, поселиться в замке или в городе. Никто не может мне это запретить. Но служить ли мне или лучше выйти в отставку?
– Сбрось с себя эту позорную ливрею, одежду пленных амалекитян, – перебила его Козель. – Они презренные язычники, идолопоклонники.
– Пройдет какое-то время, прежде чем я получу увольнение, продам капитанский чин, соберу пожитки и вернусь в Столпен, – помолчав немного, тихо сказал Раймунд. – У меня здесь есть старый приятель, Кашау, вот и предлог хороший, лучшего не надо.
