Александр Кердан - Камень духов
– Супруги Герера навсегда покинули Калифорнию… – сказал падре.
– Куда же они отправились?
– Говорят, в Европу…
– Как вы полагаете, святой отец, сеньора счастлива в браке? – осторожно поинтересовался Хлебников.
– Чужая душа – потемки. Так ведь говорят русские? – задумчиво ответил настоятель. – Не нам с вами, амиго, людям уже немолодым и одиноким, оценивать семейное счастье…
Кирилл Тимофеевич не стал возражать. Да и возразить-то нечего. У него, как и у Альтамиро, нет ни дома, ни семьи. Любовь, которая однажды случилась в его жизни, не принесла счастья. Другой любви он так и не повстречал. Потому в молодые годы и не создал семьи, а на старости лет смешно приводить женщину в дом. Вспомнилась история о философе Канте, рассказанная кем-то из моряков – уроженцев Кенигсберга. Старому ученому, всю жизнь прожившему девственником, ученики привели однажды публичную женщину, чтобы он смог познать, что такое плотские утехи. Старик прогнал распутницу и учеников со словами: «Когда мне нужна была женщина, я не имел денег, чтобы ее содержать. Теперь у меня есть средства, но женская любовь мне уже ни к чему».
Как и у этого философа, у Хлебникова нынче все житейские радости отошли на задний план. Как инок проводит затворническую жизнь в постах и молитвах, так Кирилл Тимофеевич все свое время и силы отдает двум главным делам: компании и науке. Начав путь с самых низов, не имея протекции и богатой родни, он привык к тому, что все дается ему только неустанным трудом. Потому и не может понять Хлебников баловней Фортуны, которые с беспечным видом стоят у ее ворот и ждут, когда вместо них начнет работать она. Сам Кирилл Тимофеевич уверен: нет лучшего пути, чем путь добродетели и усердия (ибо не дано людям высшего счастья, чем благоразумие).
3Невзирая на сырую погоду, всю зиму 1827 года в Новоархангельске с утра до ночи стучали топоры и звенели пилы. Новый главный правитель Американских колоний капитан второго ранга Петр Евграфович Чистяков, будто желая снискать славу Давида Строителя, с азартом взялся за перестройку поселения.
Благодаря усилиям правителя и строгой дисциплине, введенной им среди промышленных, но более всего старанию и трудолюбию самих поселенцев, в считанные недели в Верхней крепости выросла новая оборонительная башня с шестью орудиями на ней, заканчивалось строительство дома главного правителя на том самом камне-кекуре, где когда-то Александр Баранов заключил с ситкинскими тойонами соглашение о первом поселении россиян. В порту возвели новую пристань взамен изъеденной морскими червями. Неподалеку отстроили двух этажный дом, где разместились квартиры компанейских служащих, контора, гошпиталь, аптека.
В Средней крепости, расположенной между взморьем и домом главного правителя, стучали молоты и ухали горны в нескольких кузнях, где изготовляли медные сошники для продажи в Калифорнии. Дымил небольшой свечной заводик. В художественных мастерских трудились два художника, выписанные из столицы. Особую гордость у правителя вызывала новая библиотека, в которой хранилось полторы тысячи книг на русском, английском и французском языках. Действовали школа и мореходное училище. Каждое утро гарнизон крепости поднимался по сигналу трубы, сменялся караул у арсенала и на флагштоке взмывал российский флаг. Словом, столица Русской Америки все больше напоминала город Славороссию, о котором мечтал когда-то первый главный правитель.
По вечерам в казармах промышленных распевали песню, сочиненную Барановым и ставшую настоящим гимном русских колоний:
Ум российской промыслы затеял,Людей вольных по морям развеялМеста познавати,Промысла искатиОтечеству в пользу, в монаршую честь, –
запевал чей-то молодой и звонкий голос. Хлебников возвращался из конторы к себе на квартиру. Проходя мимо казармы, он остановился у приоткрытого окна и заслушался.
Бог всесильной нам здесь помогает,Славу россов всюду подкрепляет.Только обозрили,Сразу заселилиПолосу важну земли матерой, –
продолжал невидимый Кириллу Тимофеевичу певец.
Потом к его голосу присоединились другие. Песня зазвучала привольней:
Составляя общество союза,Нам не нужна пышна эллин муза.Только бы училаПрирода простаяСледовать правам и чтить той закон.Стройтесь, здания в частях Нова Света!Русь стремится: ну-тка ея мета!Дикие народыВарварской природыСделались многие теперь друзья нам…
«Это Александр Андреевич об алеутах написал, – подумал Хлебников, – они были верными союзниками и Баранову, и теперь являются основными промысловиками для компании. Калюжи, или тлинкиты, совсем другой народ… Для обращения с ним нельзя предположить никаких правил. Угрозы и ласка со стороны русских, кажется, действуют на индейцев одинаково. Одна осторожность должна заменять все прочее. Они, как дикие звери, которых должно всегда остерегаться…»
Словно в подтверждение его мыслей, прозвучали слова песни:
Здесь, хоть дикая клонится природа,Кровожадна привычка народа.Но выгоды важны,Отечеству нужны –Сносными делают и скуку и труд…
Песня Баранова будто нарочно для него пелась, разбередила душу, напомнила о давнем желании завершить жизнеописание этого замечательного человека, равного коему в истории Аляски не сыскать. Ведь начинал уже Хлебников эту работу, но усомнился в себе: сможет ли? Остались только некоторые записи. «Увидев Петербург и Кронштадт, я представляю себе великого их зиждителя; при воззрении на Южный Свет следую за Коломбом; в Перу вспоминаю Пизарро и Лас-Казаса; в Чили – Вальдивию; взглянув на Чимборазо – прославляю Гумбольдта; но с первым шагом в Сибирь приветствую Ермака; в Кадьяке – Шелихова и на северо-западных берегах Америки – Баранова…» – так писал когда-то Хлебников.
Сейчас к нему пришла уверенность – труд о Баранове ему под силу. На чем эта уверенность основывалась, Хлебников объяснить не мог, но почувствовал, что должен теперь взяться за работу. Передумав идти домой, он повернул к библиотеке.
В ее окнах горел неяркий свет. Войдя, Хлебников поприветствовал служителя, сидящего за конторкой, и, сняв шинель, направился к стеллажам с рукописями и перепиской. Здесь, как ему было известно, находились письма графа Румянцева и камергера Резанова, отчеты бывших главных правителей и другие служебные реляции. Все это было интересно и важно просмотреть Кириллу Тимофеевичу, чтобы потом использовать в своей работе. В зале библиотеки было почти пусто, лишь на одном столе горела свеча и кто-то склонился над бумагами. Приглядевшись, Хлебников узнал Андрея Климовского. «Вот, кстати, тоже человек, знавший Александра Андреевича. Его воспитанник…»
