Юрий Никитин - Золотая шпага

– Ого! У нас должны родиться великаны.

– Это сказала гадалка?

– Гм… Она сообщила, что у нас их будет восьмеро.

Оля ахнула и в самом деле едва не упала с коня. Он прижал ее к груди, ее плечи тряслись. Он с тревогой заглянул в ее лицо, увидел блестящие глаза и прикушенную губу. Понял, что Оля вздрагивает от попыток удержать хохот.

– Что с тобой? – спросил он.

– Во…сьме…ро? – переспросила она, давясь смехом.

– Все мальчики, – подтвердил он убитым голосом. – Зададут тебе хлопот! Восемь здоровых жеребят вообще дом разнесут…

Она хохотала так, что всхлипывала и хваталась за него, чтобы не сползти с коня. Теперь Засядько уже ясно слышал стук множества копыт. Их то ли увидели, то ли поняли, куда скачут, и грохот подков по твердой земле становился все громче.

Он прижал ее крепче, а конь, словно ощутив опасность, понесся стрелой. Холодный ветер свистел в ушах. Под ним был огромный могучий жеребец, свирепый и быстрый, такой сам бросается на противника, бьет копытами и рвет зубами, но при всей своей мощи не сможет долго нестись галопом с двумя всадниками на спине.

Оля насторожилась:

– За нами погоня?

– Похоже. Но не тревожься… особенно.

– Отец? – ахнула она в ужасе.

– Вряд ли.

– Кто? Неужто Серж? Или же отвратительный Маратин?

Он пробормотал:

– Еще и какой-то Маратин? Нет, за руку твоей матери бойцов было вроде бы поменьше…

Он впервые пришпорил коня. В ночной тишине она наконец расслышала, что, судя по топоту, по их следу несется целый отряд.

– Господи, – взмолилась она, – помоги нам!

Александр лишь пришпоривал коня. В лунном свете его лицо казалось темным как сама ночь, в глазах поблескивали звезды. Холодный ночной воздух не успевал остужать разгоряченные лица.

Внезапно, заслоняя редкие звезды, впереди показалась церквушка. Конь хрипел, бока ходили ходуном, с удил падали клочья пены. Он доскакал до высоких дверей, упалбы, но Александр уже соскочил на землю, снял Олю.

Рука об руку они вбежали в церковь. Темное помещение было освещено лампадками перед иконами. На алтаре горели свечи. Старенький седой священник ожидал их уже в полном облачении. Сзади мелькнула тень, блеснули золотые эполеты. Капитан Мартынов бросился закрывать двери.

Из-за алтаря появился возбужденный Ренат, офицер его полка. Он смотрел на Александра восторженными влюбленными глазами. Тот решился на лихой поступок, достойный разве что безусого прапорщика, такое случалось в кои-то веки и долго служило темой разговоров. А тут – генерал!

– Все уплачено, – сказал он преданно, – обо всем договорено.

– Начинайте! – велел Александр. – За нами погоня.

Ренат мгновенно выхватил саблю и метнулся к воротам. Священник, трясясь как осиновый лист на ветру, торопливо начал обряд венчания. Александр заметил, что он от страха и спешки пропускает половину слов, но кто будет против, спешат все, и он только напряженно усмехнулся, видя понимающие глаза Оли. Она тоже заметила, но смолчала.

Они обменивались кольцами, когда за воротами послышался стук копыт, громкие голоса. Затем возникла перебранка, крик, наконец дверь в церковь заскрипела, в спины ударила волна свежего ночного воздуха. Послышались тяжелые шаги.

Александр неторопливо обернулся. Мартынов пятился, уперев острие шпаги в грудь надвигающегося Сержа. Лицо молодого князя было бледным как смерть, лунный свет обрисовывал его фигуру, как некий призрак. В его руке была обнаженная сабля. За ним двигалось около дюжины крепких парней, вооруженных до зубов.

Ренат выхватил саблю и загородил собой новобрачных. Александр опустил ладонь на эфес сабли. Священник вскричал жалобно, как придушенный колесом заяц:

– Только не в церкви!… Только не в церкви!

Серж дышал тяжело, ноздри хищного носа раздувались часто. Глаза его пробежали по лицам Александра и Оли, остановились на обручальных кольцах на их пальцах. Он сделал глубокий вдох, плечи поднялись и опустились.

Острие сабли Мартынова пропороло ему мундир на груди, но Серж даже не заметил. Он медленно, но со стуком вложил саблю в ножны, его губы растянулись в кривую улыбку.

– Я только хотел… хотел удостовериться…

Мартынов, поколебавшись, убрал саблю. На груди князя в месте разреза появилось красное пятно. Ренат сказал недобро, но в злом голосе был оттенок сочувствия:

– В чем?

– Удостовериться… что доедете благополучно. Говорят, в округе много разбойников.

Он коротко поклонился, не Александру или Оле, а так, посредине, круто повернулся и пошел прочь. Его люди, ­недоуменно переглядываясь и переговариваясь, пошли за хозяином. Ренат шумно выдохнул воздух, вложил саблю в ножны:

– Фу… Честно говоря, я уж думал…

– Хорошо обошлось, – согласился Мартынов. Его глаза счастливо блестели. Они одержали победу над князем Конецким, чьи связи и могущество простирались далеко. – По этому поводу надо будет устроить пирушку!

Александр обнял Олю, засмеялся, поцеловал:

– Без нас! Для нас хлопоты еще не кончились.

Александру казалось, что минуло несколько дней с того момента, как он снял с невесты подвенечную фату, но на туалетном столике росла стопка писем от великого князя, который напоминал, что прошло уже несколько месяцев. Наконец и Александр I прислал рескрипт с просьбой поторопиться.

– Езжай, – сказала Оля тихо. – Уже ноябрь. Я приеду, как только…

Она не договорила, посмотрела в зеркало на свой пополневший живот.

– Как ты будешь здесь без меня, мой жалобный кузнечик?..

– Езжай, милый. Женам великих людей всегда труднее прочих.

– Так то великих, – пробормотал он, – а за что ты мучаешься?

– Ты велик, хоть и отрицаешь. А я самая счастливая из всех женщин на свете, потому что встретила тебя… Я счастлива так, что ты не можешь и представить… Лети, мой сокол!

ГЛАВА 34

Подобрать кадры преподавателей было непросто. При всей увлеченности ракетным делом Засядько видел, что творится в России. Показной либерализм Александра I сменился эпохой беспощадной реакции. Военным министром был назначен Аракчеев, самый верный и самый грубый последователь деспотичной политики Павла I. Пост министра просвещения получил князь Голицын, который сразу же провел чистку университетов.

Как сообщала в письмах Оля, из Харьковского университета изгнали двух профессоров. Александру был известен и другой случай – с четырьмя профессорами Петербургского университета. Профессор философии Галич был обвинен в том, что преподавал философию Шлецера, несущую идеи «робеспьеризма» и «маратизма», профессор статистики Арсеньев, профессор политических наук Герман и профессор всеобщей истории Раупах – в том, что преподавали теории Шеллинга.