Такаси Мацуока - Осенний мост

— Попасть в поместье князя Гэндзи нелегко, — предупредил его портье. — На самом деле, там особо и нечего смотреть. Может, вы лучше посетите императорский дворец? Конечно же, вы не сможете войти внутрь, но он и снаружи являет собою великолепное зрелище.

— Князь Гэндзи? — переспросил Макото. — А я думал, что княжества упразднены, а вместе с ними и князья.

— Да, княжества были упразднены, но некоторые из князей стали пэрами империи, и по отношению к ним по-прежнему употребляется почетный титул. Кроме того, некоторые из них были назначены губернаторами провинций в свои бывшие княжества. И князь Гэндзи, конечно же, входит в их число, поскольку он сыграл видную роль в деле восстановления власти его императорского величества.

— Итак, князей больше нет, — сказал Макото, — и княжества были упразднены. Но князь Гэндзи — по-прежнему князь, и по-прежнему правит своим княжеством, только теперь оно называется провинцией.

— Да, — кивнул клерк. — Япония очень быстро модернизируется. При таких темпах мы полностью догоним чужеземцев к началу следующего столетия.

— Несомненно, — сказал Макото. — Но я хочу попасть в поместье не ради экскурсии, а чтобы встретиться с князем Гэндзи.

Портье взглянул на Макото с сомнением.

— Это может оказаться непросто. Да и кроме того, князь сейчас не в своем поместье на реке Тама, а в провинции Мурото, в замке «Воробьиная туча».

— Насколько я понимаю, провинция Мурото — это нынешнее название княжества Акаока.

— Да.

— А замок «Воробьиная туча» так и остается замком «Воробьиная туча»?

— Да.

— Как утешительно знать, — сказал Макото, — что на свете есть хоть что-то неизменное.

Глава 9

Яблочный князь

Молодой князь спросил:

— Где найти мне слова, чтобы выразить то, что я ощущаю в сердце своем?

— Самые сокровенные чувства невозможно выразить словами. На них можно лишь намекнуть.

— Тогда это безнадежно, — сказал молодой князь. — Никто не поймет меня, и я никого не пойму.

— Это не так. Самые близкие лучше всего поймут тебя по тому, о чем ты умолчишь, и точно так же поймешь их ты.

1867 год, замок «Воробьиная туча».

Смит выехал из замка, пустив лошадь кентером и не натягивая поводья. Ему было все равно, куда ехать. Конь вынес его на берег и остановился мордой к океану, в точности в сторону Гаваев. Смит отметил это совпадение, но в голове у него не промелькнуло ни единой мысли о доме. Они были заняты другим, более неотложным делом. Постояв так немного, он легонько стукнул коня пятками по бокам, посылая его вперед. Конь отвернулся от воды и зарысил вглубь берега, вверх по склону, а потом вдруг остановился, шумно принюхиваясь.

Смит тоже уловил этот запах. Запах был ему незнаком. Выросший в плодородных тропиках, Смит с легкостью различал по аромату разные фрукты, в особенности манго, гуаву и папайю, к которым питал слабость. Тут же было нечто иное, но, несомненно, пахло какими-то фруктами. Это Смит мог сказать твердо, но не благодаря остроте обоняния, а просто потому, что он увидел внизу, в лощине небольшой сад примерно из сотни деревьев. Он двинулся вниз, чтобы рассмотреть этот сад получше.

Яблоки. Он когда-то пробовал одно в Виргинии; это был подарок, привезенный из Новой Англии кузеном, с которым он никогда прежде не встречался.

«Нью-йоркцы заявляют, будто их яблоки самые лучшие, — сказал кузен, — но я ручаюсь, что с вермонтскими яблоками не сравнится ничто. Вот, держи, кузен Чарльз. Попробуй-ка его».

Смит попробовал, и ему потребовалось все его самообладание, чтобы изобразить удовольствие и не выплюнуть откушенный кусок. Яблоко не было сочным, мягким, упругим, как плоды Гавайев, к которым он привык. Кузен обещал, что яблоко будет сладким и сочным. С точки зрения Смита, куда справедливее было бы назвать его кислым, да и по сочности ему было далеко до спелого манго. Сочным его можно было бы назвать разве что по сравнению с сушеным фруктом. Возможно, ему вполне успешно удалось скрыть свое потрясение, но вот изобразить энтузиазм ему так и не удалось.

Ты слишком долго пробыл в этих языческих тропиках, сказал кузен. Хорошо, что ты приехал к Вильяму и Мэри, пока твои вкусы и взгляды не выродились окончательно.

Смит вернулся на Гаваи еще до Рождества. Он сказал родителям, что не смог выдержать холодную и мрачную виргинскую зиму. На самом же деле у него больше не хватало терпения выслушивать пустую болтовню и устарелые взгляды, которыми его непрестанно пичкали в колледже. Его дед не просто выжил, но и благоденствовал при короле Камеамеа Первом, невзирая на их религиозные разногласия. Его отец, упокой Господи его душу, помогал Камеамеа Четвертому сохранять целостность его государства перед лицом хищнических замашек европейских империалистов. Разве мог внук и сын столь деятельных людей проводить лучшие годы молодости в захолустном Вильямбурге и растрачивать их на болтовню вместо действий?

Пока Смит сидел там, он прочел — ну, по крайней мере в основном прочел — «Оливера Твиста», «Повесть о двух городах» и «Большие надежды», поскольку утверждали, что Диккенс — величайший англоязычный писатель современности. Смиту он показался занимательным, но не более того; ни особо глубоких мыслей, ни вкуса, ни даже стиля он в этих книгах не углядел. И ему не показалось, что этот англичанин способен проникать в суть вещей. В этом отношении Смит куда выше ставил Джейн Остин, хотя никогда бы не сказал во всеуслышание, что женщина в чем-то превзошла мужчину. По правде говоря, он вообще никогда никому не сознавался, что читал ее книги, пока не заговорил об этом с князем Гэндзи.

«Женщины лучше понимают суть поединка, чем мужчины, — сказал тогда Гэндзи. — Первый японский роман написала женщина. И я полагаю, что еще ни один мужчина не сравнялся с ней в наблюдательности».

Смит же сказал: «Вот уж где-где, а в Японии я не ожидал, чтобы мужчина отдал первое место женщине. Разве ваша власть здесь не абсолютна? Мне казалось, здесь слово мужчины — закон».

«Властвование и достоинства — не одно и то же, — сказал Гэндзи. — Мужчины правят Японией, опираясь на силу своих мечей, а не на силу своих достоинств».

Смит читал — ну, точнее говоря, просматривал — основные положения Гибсоновского «Заката и падения». История вторжения варваров была интересной, а повествование об императрице Феодоре — очень поучительным. Оно показывало, что женщин недооценивать нельзя, а сбрасывать со счетов их жажду мести — и подавно. Впрочем, Смит не видел, чем история падения Рима может быть полезна лично для него.