Генрих Майер - Дочь оружейника

– Поверьте, что и принц страдал не меньше ее и всей душой полюбил ребенка.

– Да, самолюбие его страдало, потому что гордый бургундец встретил в первый раз такое отчаянное сопротивление, и его прихоть превратилась в сильную страсть. Однако он не мог и не смел тревожить монахиню и вздумал за свою неудачу мстить Рудольфу. Этот несчастный, пораженный ужасной вестью, чуть не лишился рассудка и долго был болен, но молодость спасла его, и узнав, что прежний друг собирается погубить его, он тайно продал свой замок и земли, сделал богатые вклады в монастыри, чтобы иметь там всегда верное убежище и, оставив себе порядочную сумму на всякий случай, переменил свое имя, звание, оделся в рубище и, не узнанный никем – так изменили его горе и болезнь – начал бродить вокруг дворца, выжидая удобного случая отмщения. Принц был несколько раз в его руках, и он мог одним ударом убить его, но эта мысль показалась ему недостаточной. Он разбил две жизни, уничтожил в сердце Рудольфа все высокие чувства, все надежды – минутная смерть не могла искупить всех этих страданий, и он придумал другое…

– Да, он растерзал сердце отца, – перебил Давид, который с этих пор начал слушать еще с большим вниманием.

– С злодеем надобно было и поступить по-злодейски. Рудольф нашел случай похитить ребенка, которому отец готовил блестящую будущность, но у него не стало сил умертвить мальчика, который не был виновен в преступлениях отца.

– Что же вы сделали с ним, где он? – вскричал бургундец с такой горячностью, что старик остановился на минуту, пристально посмотрел на епископа, как бы читая в его сердце, и потом продолжал:

– Я хотел изменить судьбу этого ребенка, хотел из будущего властелина сделать простолюдина, познакомить его с бедностью, со всеми лишениями, хотел, чтобы он на себе испытал гордость, своеволие, тиранство своего отца и властителя, и научился ненавидеть знаменитый род, от которого происходит.

– О! Как вы жестоки! – воскликнул епископ почти со слезами. – Мой проступок можно извинить молодостью, увлечением, воспитанием, которое приучило меня исполнять все мои желания, наконец, моим происхождением, а вы не только унизили и погубили молодого человека, но еще восстановили его против отца, сделали, может быть, недостойным его имени.

Пастух вскочил со своего места при этом обвинении, молча прошелся по комнате, как бы обдумывая свои слова, но Давид остановил его, вскричав с отчаянием:

– Рудольф, отдай мне моего сына!

XIII. Смертельный поединок

Выполнив благополучно поручения бурграфа и дождавшись объявления перемирия, Шафлер торопился с отъездом, чтобы поскорее увидеться с Марией, которая без него проводила время в монастыре св. Берты, где плакала о матери и жарко молилась, чтобы Бог дал ей силы забыть Франка и быть достойной женой благородного человека. Напрасно бурграф удерживал посланного епископа и приближенные его, радуясь скорому миру, звали графа на пиршества, – жених Марии отговаривался под разными предлогами и, получив письма к епископу, не хотел даже остаться переночевать в Амерсфорте.

Он собрался в путь и взяв только двух воинов из своей свиты, поскакал в галоп, как будто в час мог доехать до Дурстеда. Однако утомленные лошади всадников требовали отдыха, и Шафлер принужден был остановиться хоть не надолго. К ночи воины Шафлера, переглянувшись, начали тихонько говорить о том, что пора бы подумать о ночлеге, и Шафлер, услышав их, сказал:

– Скоро мы доедем до Абендсдорфского монастыря, где попросим гостеприимства на несколько часов. Монахи не откажут угостить вестников мира, а завтра, чуть свет, мы отправимся дальше. Нет ли только ближайшей дороги к монастырю?

– По берегу ближе проехать, – отвечал один из воинов, – только…

– Что такое? Если ближе, так поедем.

– Теперь очень поздно, мессир, – возразил солдат в смущении.

– Что за беда! Только одиннадцать часов, и месяц скоро осветит нам дорогу.

– Я говорю не о том, мессир, но нам надобно будет ехать мимо Падерборнских развалин.

– Что ж тут страшного? Падерборн был тоже когда-то монастырем, – возразил граф, – неужели мои воины, как дети, боятся летучих мышей?

– Нет, мессир граф, – проговорил солдат, – но в народе ходят слухи о страшной колдунье, которая поселилась в развалинах.

– Разве вы не христиане, что боитесь чертей?

– Мы боимся за вас, – сказал молодой оруженосец графа, заменивший на время маленького Генриха, оставшегося в лагере. – Говорят, что всегда случается несчастье с теми, кто в полночь бывает близ развалин.

– Какое несчастье, мой друг? – спросил граф.

– Колдунья заманивает путников к себе и отдает их Барбелану.

– То есть дьяволу; ну, нас не заманить, мы проедем скоро мимо ее дворца. Вперед, друзья, нас ждут в Дурстеде.

И он пришпорил коня, а между тем слова оружейника произвели странное впечатление на молодого человека.

– Что, если в рассказал этих есть частичка правды? – думал он. – Разумеется, я не боюсь колдуньи и не верю, чтобы она могла убивать людей; но какие-нибудь разбойники пользуются, может быть, страхом жителей. Что если на нас нападет толпа злодеев или мы попадем в какую-нибудь западню? Нет, это невозможно. О разбоях было бы слышно, притом монастырь там близко… Это все пустые сказки… я увижусь с Марией… я буду счастлив.

Однако напрасно граф утешал себя: какое-то тяжелое предчувствие давило его грудь, стесняло дыхание, и он готов был в первый раз в жизни вернуться и избрать другой путь. Храбрый рыцарь не узнавал себя и стыдился своей слабости. Он старался отогнать дальше мысль о смерти, старался думать о другом, но не мог, и уста его невольно шептали:

– Прощай, Мария, прощай навсегда!

Было уже совершенно темно, и тишину ночи нарушил только плеск реки, как вдруг провожавшие графа остановили лошадей. Шафлер опомнился, оглянулся и, не видя никакой опасности, даже засмеялся над робостью воинов. Собственные его опасения рассеялись в минуту и он вскричал весело:

– Что с вами! Не увидали ли вы Барбелана?

– Вот развалины Падерборна, – проговорил оруженосец, дрожа от страха. – О, мессир, лучше бы вы повели нас против Черной Шайки; это не так страшно, как теперь…

– Полно ребячиться, – возразил Шафлер смеясь. – Ты видишь, что здесь никого нет, все тихо; верно колдуньи нет дома. Впрочем, если вы хотите, то можете вернуться и проехать к монастырю большой дорогой, а я поеду один мимо страшных развалин.

– Нет, мессир, мы не оставим вас, – сказал воин, – мы погибнем вместе с вами.

– Благодарю вас, друзья мои… поверьте мне, что завтра все мы будем живы.

В эту минуту где-то закричал ворон, так жалобно и протяжно, что граф невольно вздрогнул, а воины начали креститься, бормоча молитвы.