Мишель Зевако - Последняя схватка
Галигаи говорила мягко, как и прежде. Но все же тонкий слух девушки уловил приказной тон, к которому Леонора раньше не прибегала.
— Хорошо, мадам, — просто ответила Флоранс.
А глаза ее на миг вспыхнули от радости: она снова увидит свою мать! Девушка прекрасно знала, что не услышит от матери ни одного ласкового слова, и тем не менее надеялась на лучшее. Флоранс понимала, что ее мечты несбыточны… Но тем они были ей дороже…
Зоркая Леонора отметила про себя радость девушки. И недоверчиво спросила:
— Вы довольны, что будете приняты при дворе?
Флоранс покачала головой и звонко рассмеялась:
— Откровенно говоря, не очень, мадам… Двор пугает меня… Я чувствую, что мне там не место.
Это соображение неожиданно задело Леонору. И она обиженно спросила:
— Почему же?.. Вы должны знать, мадемуазель, что дочери маркиза и маркизы д'Анкр место везде… Даже у самого трона!..
— В этом я не сомневаюсь, упаси Боже, мадам, — улыбнулась Флоранс. — Но я помню, кем я была раньше… может, я к этому и вернусь… Вы сделали из меня графиню, все считают меня дочерью маркиза и маркизы, а ведь я росла на улице… Там усвоила я безыскусность и святую простоту бедного люда. И блеск двора совсем не прельщает меня. Вы полагаете, что мне будет приятно появиться в залах Лувра, а на самом деле мне это в тягость.
Девушка уже не смеялась. Она говорила так серьезно, что нельзя было усомниться в искренности ее слов.
— Ну, что ж, — удовлетворенно заявила Леонора. — Ваша безыскусность очень кстати: официальное представление необходимо, но больше вы уже никогда не появитесь при дворе, который вас совсем не привлекает.
Флоранс пропустила эту новость мимо ушей, и Леонора сочла необходимым добавить:
— Вам нужно держаться подальше от Лувра: тогда ваша мать будет в безопасности.
— Вы хотите сказать, что мне придется до конца жизни сидеть взаперти в этом доме? — испугалась Флоранс.
— Да нет же, — успокоила ее Леонора. — Главное, чтобы вас не видели при дворе. У меня и в мыслях не было оставлять вас под замком. Раньше это было необходимо, а теперь вы можете свободно гулять по городу. Разумеется, со служанкой, как подобает девушке из благородного семейства.
Флоранс обрадовалась, как ребенок. Уходя, Леонора подумала про себя:
«Ничего, это только на неделю. А там мы выдадим ее за Роспиньяка, и он увезет ее подальше от Парижа… иначе она угодит прямо в монастырь».
Через час, при стечении блестящей публики, Кончини церемонно представлял Марии Медичи чудом обретенную дочь.
Ее высокомерная мать даже не взглянула на девушку, присевшую перед ней в глубоком реверансе. А та дрожащим от волнения голосом произнесла короткое, незамысловатое приветствие — несколько трогательных слов, идущих прямо от сердца. Флоранс от души приветствовала мать, которой была представлена как дочь другой женщины.
Даже не дослушав Флоранс до конца, королева нетерпеливо махнула рукой. Потом она улыбнулась своему фавориту и стала с ним любезничать.
У бедной девушки не осталось больше никаких надежд. Во внезапном прозрении она поняла, поняла раз и навсегда, что мать не простила и никогда не простит ее за то, что она не умерла. Флоранс склонила голову, отчаянно пытаясь сдержать слезы.
Леонора же подошла к Фаусте и с невыразимым наслаждением представила ей «неоспоримые доказательства» того, что дочь Марии Медичи была «на самом деле» ее ребенком, ребенком маркизы д'Анкр.
Фауста очаровательно улыбнулась в ответ и осыпала Леонору комплиментами. А потом, понизив голос, добавила, не меняясь в лице:
— Поздравляю, Леонора. Хорошая работа. Теперь мне понятно, почему королева так настойчиво приглашала меня на эту церемонию… И почему она оказала мне такой холодный прием… Я просто впала в немилость!.. От этого удара я не скоро оправлюсь… и это ваша заслуга, ведь так, Леонора?
Галигаи была настолько уверена в себе, что не сочла нужным хитрить и изворачиваться. На откровенность она решила ответить откровенностью. Глядя Фаусте прямо в глаза, маркиза. д'Анкр честно призналась:
— Да, моя. Я старалась. И, по-моему, у меня все получилось. Заметьте, синьора, что при этом я говорила чистую правду, одну только правду, и ничего другого.
— Вы знаете, что мы теперь — смертельные враги? — прошипела Фауста.
— Вы бросаете мне вызов, синьора. Но ведь мы воюем с тех пор, как вы встали у меня на пути. Я никогда не верила вашим заверениям в дружбе. Не сомневаюсь, что и вы не очень-то верили в мою симпатию… Только я вас перехитрила… Не обижайтесь. Раньше мы действовали тайно, но теперь меня не пугает и открытая борьба.
— Пока что победа за вами, — спокойно признала Фауста. — Но борьба продолжается. Берегитесь, Леонора, теперь мой черед.
— Не сочтите меня самонадеянной, мадам, но я вас не боюсь, — усмехнулась Галигаи.
Она присела в почтительном реверансе и направилась к Флоранс, желая поскорее увести девушку из Лувра: Леонора видела, что присутствие Флоранс вызывает недовольство Марии Медичи.
А Фауста подплыла к королеве, чтобы та соизволила отпустить ее. Герцогиня прекрасно владела собой, но ее душил бессильный гнев, и ей хотелось поскорее вернуться домой и выплеснуть раздражение без свидетелей.
Но Фаусте в этот день решительно не везло. Мало того, что она лишилась своих миллионов; мало того, что с некоторых пор ее преследовали неудачи — в этот день на нее обрушились удары, которые подкосили бы кого угодно, но только не герцогиню де Соррьентес. Во-первых, взлетели на воздух склады с оружием, предназначенным для тайных отрядов в Париже и его окрестностях. Во-вторых, Фауста лишилась доверия королевы. Эта немилость могла иметь для герцогини самые трагические последствия. Наконец, Леонора признала своей дочерью внебрачное дитя Марии Медичи, и Фаусте пришлось смириться с тем, что она утратила такой мощный рычаг воздействия на королеву.
Хорошо зная ревнивую Леонору, Фауста никак не ожидала от нее такого шага. Она была настолько поглощена борьбой с Пардальяном, что ничего другого просто не замечала. Только теперь герцогине стало ясно, какую непростительную ошибку она совершила.
И Фаусте хотелось как можно скорее оказаться у себя, чтобы все хорошенько обдумать и найти какой-нибудь выход. Складывать оружие она не собиралась.
Мария Медичи отпустила ее с подчеркнутой холодностью. Фауста направилась к дверям, а они вдруг широко распахнулись, и на пороге появился сам король. Он был не один. Рядом с ним находился Вальвер, с головы до ног покрытый пылью и заляпанный штукатуркой. Одежда графа была в полном беспорядке, руки расцарапаны до крови. Если бы не длинная шпага на боку, его можно было принять за каменщика, на которого только что обрушилась свежая кладка.
