Флэшмен на острие удара - Фрейзер Джордж Макдональд
— Даже думать не смей! — говорю я, выходя из себя. — Молодой человек, да это ни в какие ворота не лезет! Ты не должен сейчас забивать себе голову такими вещами. Я не потерплю такого… э-э… распутства. Однако, ты меня удивляешь! Что бы подумал… да, что подумал бы принц Альберт, услышав такое? Или доктор Винтер?
— Хочу шлюху! — повторяет Вилли, почти гневно. — Мне известно… известно, что это нехорошо, но плевать! Ах, ты даже представить не можешь, каково это! С самого нежного возраста мне запрещалось разговаривать с девочками — во дворце мне не разрешали даже играть с моими маленькими кузинами в «бутылочку» или что-нибудь подобное! Меня не водили в танцевальные классы: вдруг возбужусь! Доктор Винтер постоянно читал мне нотации, что это грех, и расписывал, как мучаются распутники в аду после смерти, и предостерегал меня не попускать плотских мыслей! Старый дурак! Я, конечно, только об этом и думал! О, Гарри, я знаю, что это грех, но мне все равно! Я хочу вон ту, — повторяет Вилли, и на его юном неиспорченном лице проявляется похотливое выражение, — с длинными золотистыми волосами и большой, округлой…
— Прекрати сейчас же! — говорю я. — Чтобы я ничего подобного больше не слышал!
— А еще на ней черные атласные башмачки и шнуровка до самых бедер, — добавляет он, плотоядно облизываясь.
Меня не так-то легко поставить в тупик, но это было слишком. Мне ли не знать, что юноши — народ пылкий, но этот просто извергал огонь. Я попытался прикрикнуть на него, потом принялся убеждать, так как при мысли о том, как после тура по столичным борделям мы можем вернуться в Букингемский дворец с новоприобретенным триппером или попадемся на крючок к шантажистам, у меня кровь стыла в жилах. Но все без толку.
— Если ты откажешь, — решительно этак заявляет Вилли, — я сам себе найду.
У меня опустились руки. В конце концов я решил пойти ему навстречу, только приняв соответствующие меры предосторожности. Я отвел его в одно известное мне дорогое местечко в Сент-Джонс Вуд и, взяв со старой сводни клятву хранить тайну, поручил мегере подыскать девчонку. Та расстаралась на славу, вернувшись с раскрашенной блондинкой — атласные башмачки и прочее, — при виде которой Вилли застонал и сделал стойку, словно сеттер. Не успела закрыться дверь, как он уже попытался оседлать красотку и, разумеется, устроил жуткую суматоху: бился, как горностай в силке, безо всякого толку. Наблюдая за ним, я почти расчувствовался, вспоминая, каким был в свои молодые годы, когда каждый мой процесс состыковки предварялся тем, что я грохался на пол, лихорадочно пытаясь стянуть присосавшиеся к лодыжкам чертовы бриджи.
Для себя я выбрал смугленькую шуструю цыганочку, с которой мы и расположились на соседней койке. Когда мы уже все закончили и блаженно потягивали холодный кларет, оказалось, что Вилли со своей еще толком и не начал. Однако киска знала свое дело хорошо. В итоге парень дошел до кондиции, как архидьякон в праздник, и вскоре мы уже уселись за приятный ужин из лососины под холодным соусом. Но не успели мы добраться до десерта, как Вилли опять набросился на свою подружку: откуда только у этих юнцов силы берутся? Для меня это было слишком скоро, так что пока они упражнялись, я со своей смугляночкой развлекался, подглядывая через глазок за соседней комнатой, в которой двое немолодых моряков резвились с тремя китаянками. Эти ребята были похлеще Вилли — надо думать, результат долгих путешествий.
Когда пришло время уходить, Вилли был измотан так, что качался, словно камыш на ветру, но гордился собой как герой из кукольного театра.
— Ты — прекрасная шлюха, — говорит он блондинке. — Я тобой доволен и буду частенько тебя навещать.
Что он и делал, спустив на нее целое состояние в звонкой монете, в которой, естественно, не испытывал недостатка. Будучи «юным и увлекающимся», как сказал Раглан, принц перепробовал множество других потаскушек в заведении, но неизменно возвращался к той блондинке. Он был без ума от нее. Бедняга Вилли.
Так развивалось наше военное образование, и Раглан предостерегал меня от излишнего усердия.
— Его высочество выглядит совсем бледным, — говорит. — Боюсь, вы требуете от него слишком много, Флэшмен. Ему нужно и отдохнуть иногда, не так ли?
Я бы мог ответить, что единственное, в чем нуждается этот парень, это в паре железных штанов, ключ от которых покоится на дне Змеиной речки, но важно кивнул, заметив, как трудно удержать ретивого юношу, так спешащего приобрести знания и опыт. Впрочем, когда дело дошло до изучения основ штабной работы и армейских порядков, Вилли все схватывал на лету: единственное, чего я опасался, это что парня и впрямь могут счесть пригодным и задействуют на активной службе по нашем прибытии на Восток.
В том, что мы туда поедем, сомнений уже не оставалось. В конце марта война была таки объявлена, вопреки сопротивлению Абердина,[14] и толпа от Шетландских островов до самого Корнуолла буквально взвыла от восторга. Послушать ее, так нам и нужно было всего лишь просто топать прямиком на Москву. Мол, лягушатники-французы будут за нами тащить наши ранцы, а трусливые русские разбегаться в страхе под грозным взором британских вояк. Обратите внимание, я не говорю, что объединенная английская и французская армии не могли этого достичь — отдай их только под начало какому-нибудь Веллингтону, у них бы было шило в заднице, в то время как у русских его не было. Скажу вам еще одну вещь, которую никогда не поймут военные историки. Они называют события в Крыму катастрофой, и это так, и винят в ней штабных и снабженцев, и это тоже верно. Но им невдомек, что даже при идеальной работе тех и других разница между кошмарным поражением и блестящим успехом зачастую не толще сабельного лезвия. Но когда все кончено, никто уже не принимает этого в расчет. Одержишь победу, и эти мудрилы даже не вспомнят о не прибывших госпиталях, об испорченных рационах и паршивой обуви, как и о генералах, больше пригодных носить горшки в уборную. Проиграешь — только обо всем этом и будут толковать.
Должен признаться, я подозревал худшее задолго до начала нашего похода. В тот самый день, когда объявили войну, мы с Вилли пошли к Раглану с докладом в Конную гвардию, и в моей памяти всплыл военный городок под Кабулом: все бегают, кричат, злятся, но никто ничем не управляет. Старина Эльфи сидит, начищая ногти и бубнит: «Нам надо твердо определиться со своими действиями», а его штабные сходят с ума от нетерпения и безделья. Все тоже самое наблюдалось в приемной у Раглана; там толпился самый разный народ: Лукан и Хардинг, и старый Скарлетт, и Андерсон из Департамента, штабные и ординарцы сновали туда сюда, козыряя и суетясь. На столах росли груды бумаг, расстилались карты. «Где, черт возьми, эта Турция? — спрашивал кто-то. — Как вы думаете, там часто бывает дождь?» Зато внутри святая святых царили мир и покой. Если не ошибаюсь, Раглан вел речь о шейных платках, и о том, как надо их завязывать под подбородком.
Впрочем, за месяц, в течение которого наш решительный и тяжелый на подъем командующий все никак не мог собраться и отбыть на театр боевых действий, нам хватило времени потренироваться с узлами. Вилли и я не попали вместе с Рагланом в первую партию отправки, что меня радовало, ибо нет хуже наказания, чем высадка на необжитом месте. Все время мы оставались при Конной гвардии, и Вилли либо добивал себя ночными утехами в Сент-Джонс Вуд, либо глазел на церемонии, которых в городе в те дни проводилось несусветное количество. Так бывает всегда перед тем, как начнется стрельба: хозяева из кожи вон лезут, угощая солдат, штатский сброд преисполняется дружеской привязанности (благодарение Господу, ведь это не мы идем на войну!), юные плунжеры и повесы стремятся распить с ними но стаканчику, невесты стараются предупредить любое желание парней, которые отправляются в пушечное жерло, кружение танца, глаза блестят ярче, смех становится пронзительнее. И только те из облаченных в мундиры, кто постарше, сидят у огня и молча прихлебывают пунш.
