Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина.
Она опять опустила голову, отвернулась, и сильнее навалилась на стену рукой.
Нужно не играть – нужно действительно ощутить стыд перед ним (таким порядочным!) за своё предыдущее отношение – презрительное и высокомерное.
Теперь – только молчать.
Молчать, чтобы не развеять свой образ и его самоощущения от благородного и, в общем-то, смелого, поступка.
О том, что что-то произошло с его позицией в отношении неё, сказало красноречивей всяких слов, довольно долго сохранявшееся молчание. И даже факел не трещал.
Затем жертва тоже беззвучно вздохнула, как бы сбросив невидимые чары, и неуверенно пробормотав:
– Да ладно, чего уж там… Ведь вам так мало осталось… – затем, словно устыдившись бестактности, он неуверенно как-то развернулся и вышел. Дверь не хлопнула, а медленно, вроде даже с сожалением, закрылась.
Замок запереть он, разумеется, не забыл.
Медленно она пошевелилась, сменила неудобную позу. Атмосфера, столь сильно накалённая ею, разрядилась.
Его шаги уже затихли вдали, когда она, наконец, вдохнула полной грудью.
Получилось. Получилось? То, что она задумала для первого этапа, вроде, получилось. То ли это, что ей нужно? Хочется верить. Нужно верить.
Ну вот, первый этап позади. Тело, голос, метод самонастроя и вживания в образ не подвели. Ладно, теперь главное – действовать методично и придерживаться плана.
Звучит – даже для себя – прямо как в американских боевиках… И они кончаются хорошо… Оптимистичны, в отличии от большинства поделок отечественной киноиндустрии. Нет: она – за хороший конец. Это уж точно.
Сейчас же можно на какое-то время расслабиться и попробовать местную еду. А то привкус от кислого чёрного хлеба держится во рту до сих пор.
Ну вот, всё остыло. И ложка неудобная – из дерева. Но, в-принципе, есть можно, и всё вполне съедобно. Да, вполне. Для восполнения нервных и физических сил похлёбка из гречихи вполне годится. Вроде, и сказано было немного – а вот поди ж ты, ушла уйма сил.
Но главное – нужный настрой, атмосфера, вроде, созданы. Теперь нужно восполнить потерю энергии. Силы ей понадобятся – ещё как понадобятся. И, возможно, очень скоро.
4
Не прошло и получаса, как он вернулся. Возможно, он мог бы прийти и раньше – судя по всему, распятие было его собственным, а жил он явно где-то здесь же. Но по дороге, очевидно, его терзали разные мысли и сомнения.
Да и то правда – кого бы на его месте они не терзали: вверенная преступница вдруг на сто восемьдесят градусов сменила курс: из коварной обольстительницы превратилась в кающуюся грешницу (как не вспомнить снова «Трёх мушкетёров»! – будем надеяться, что их ещё не написали!).
И по здравому размышлению, он придет к мысли, что она ломает комедию.
Такое положение устраивало её, как ничто другое. Муха должна увязнуть в паутине. А ещё лучше, если сама муха и слепит и укрепит свою паутину – чтоб увязнуть покрепче. Даром, что любой человек – раб своих же привычек и стереотипов…
Разумеется, она ожидала, и подготовилась к его возвращению.
Тем не менее, услышав медленные шаги и поворот ключа, не смогла на какое-то мгновение сдержать нервную дрожь. Ведь люди – не вычисляемые калькулятором однозначные цифры-результаты… В конце-концов, он мог и передумать.
Начихать на все тонкости её психологических построений, и просто напиться вина, или поручить кому-нибудь другому принести ей еду, а про распятие и её религиозное рвение как бы забыть…
Но вот он входит, и так медленно, что она успела справиться с собой.
В руке он действительно держал маленькое – сантиметров тридцать – деревянное распятие. Увидев распятие, и задержав на нём взор, она чаще задышала, и, как бы в изнеможении, села на лежак, не забыв вытянуть в его сторону заметно дрожащую руку.
Тем самым она сразу достигала двух целей: вынуждала его подойти к ней (а вблизи её энергетика давала гремучий эффект, она это знала, и чувствовала), и смотреть на неё сверху вниз. Таким образом он не чувствовал себя ущемлённым своим небольшим ростом. И мог ощущать себя (ну уж тут – ха-ха!) хозяином положения.
Всё верно: он не купился. Это стало ясно, едва он открыл рот:
– Вот распятие для вашей милости, – держа его перед собой, словно бы отгораживаясь от неё, он медленно и довольно спокойно и уверенно подходил, – Я выполнил своё обещание и свой христианский долг! Но вы уж не обессудьте, сударыня, – тут в его голос снова прорвались нотки иронии, – По здравом размышлении я не очень-то верю в ваше раскаяние. Я не первый день слежу за вами, и раньше что-то не замечал в вас каких-то религиозных порывов!
Поэтому я делаю это не для вас, а для себя: чтоб совесть моя была чиста и спокойна -да, я сделал, что должно!.. Остальное – во власти Божьей! – сделав ещё медленный шаг, он встал напротив.
Поколебавшись какое-то едва уловимое мгновение под её лучисто-тёплым, всепрощающим взором, он вложил-таки распятие в её поднятую руку.
Искра всё же пробежала от его руки, когда он невольно коснулся её пальцев.
Хватит, дольше выдерживать драматическую паузу нельзя, а то мистический миг доверительности и единения пройдёт.
Бросив краткий взгляд на распятие, она тут же снова подняла глаза на него:
– Почему вы стараетесь выглядеть более жестоким и зачерствелым, чем на самом деле?
Я же чувствую – всё это только шелуха, корка… Ведь несмотря на строжайший запрет, и свои… сомнения, вы всё же принесли мне ЕГО, – она, чуть вздохнув, снова перевела взор на распятие, которое теперь прижимала к своей груди стиснутой изо всех сил рукой (он должен заметить побелевшие костяшки пальцев), – хотя вы даже не представляете, как это важно сейчас для меня, – против таких глаз, да ещё вблизи, устоять, конечно, не смог бы никто.
Но не их, и не красоту своего тела собиралась она использовать сейчас как оружие.
О, мужчины, боящиеся быть соблазнёнными, или одураченными, как вы… Правы! (впрочем, она не исключала мысли о том, что некоторые женщины, возможно, иногда честны в своих взаимоотношениях и поступках…).
Выдержав очередную паузу, с лёгкой горечью она задумчиво произнесла:
– Вы очень помогли мне. Это распятие, этот могучий символ, и вправду важен для моей души и совести! И пусть Господь простит вам ваше недоверие и вашу иронию – я помолюсь и об этом. Впрочем, вы и не могли относиться ко мне по-другому! Но тут уж простите, – она горько усмехнулась, – я (по привычке, наверное!) – так цеплялась за жизнь…
Ещё простите за Гийома – он ни в чём не виноват. А я… – она опустила голову, – Я постараюсь, чтобы оставшиеся часы моей жизни никому не принесли вреда.
