Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга первая
Как уже было сказано, корабль «Восток» взлетел на воздух; Хэллоуэлл подобрал грот-мачту и приказал поднять ее на борт своего судна; затем он велел корабельному плотнику и железных дел мастеру изготовить из этой мачты и ее металлических частей гроб с пластинкой, удостоверяющей его происхождение:
«Свидетельствую, что настоящий гроб сделан из дерева и металла корабля «Восток «, большая часть экипажа коего была спасена кораблем Его Величества под моим командованием в бухте Абукира.
Бен. Хэллоуэлл».
Гроб с такой надписью он преподнес Нельсону, сопроводив его следующим посланием:
«Достопочтенному Нельсону, К. Б.
Милостивый государь!
При сем посылаю Вам гроб, изготовленный из мачты французского корабля «Восток», дабы Вы могли, покидая земную жизнь, сначала вкусить покой в своих собственных трофеях. Да пройдут до того дня еще многие годы — таково искреннее желание Вашего преданного и покорного слуги.
Бен. Хэллоуэлл».
Поспешим заметить, что из всех подношений, полученных Нельсоном, больше всего его тронул именно подарок Хэллоуэлла: он принял его с явным удовольствием, велел поместить в своей каюте, прислонив к стене как раз за креслом, в которое он садился, принимаясь за еду. Но старый слуга, которого очень огорчала эта похоронная принадлежность, упросил адмирала, чтобы ее перенесли на нижнюю палубу.
Когда Нельсон покинул «Авангард», страшно потрепанный в сражении, гроб последовал за ним на борт «Громоносного», где долгое время хранился на его полубаке.
Однажды Нельсон из своей каюты услышал, как офицеры «Громоносного» восторгаются даром капитана Хэллоуэлла. Он крикнул им:
— Любуйтесь сколько угодно, господа, все равно ни одному из вас я его не уступлю!
Наконец, при первой же возможности, Нельсон отправил гроб в Англию, поручив своему обойщику немедленно обить его бархатом (принимая во внимание, что военному гроб может понадобиться в любое время, ему хотелось, чтобы тот был полностью готов).
Нет нужды говорить, что Нельсон, убитый семь лет спустя при Трафальгаре, был похоронен именно в этом гробу.
Однако пора вернуться к нашему повествованию.
Мы говорили, что Нельсон послал быстроходные суда в Неаполь и Лондон с вестью о победе при Абукире.
Получив письмо, Эмма Лайонна сразу же бросилась к королеве Каролине и подала его ей; пробежав глазами строки Нельсона, королева вскрикнула или, лучше сказать, взвыла от радости; она позвала к себе сыновей, вызвала короля, стала как безумная метаться по дворцу, целовала всех, кто попадался ей навстречу, поминутно обнимала свою добрую вестницу и без конца повторяла: «Нельсон! Отважный Нельсон! Спаситель! Освободитель Италии! Да защитит тебя Бог! Да хранит тебя Небо!»
Затем, считая, что Франции можно уже не бояться, и пренебрегая тем, что подумает об этом французский посол Гара (тот самый, что прочел Людовику XVI смертный приговор, а в Неаполь был послан Директорией несомненно для устрашения короля), она распорядилась открыто начать вызывающе пышные приготовления к триумфальной встрече Нельсона.
Королева считала себя обязанной Нельсону более, чем кто-либо другой, ибо находилась в это время под двойной угрозой — из-за присутствия французских войск в Риме и провозглашения Римской республики. Не желая отставать от других монархов, она поручила первому министру Актону дать королю на подпись указ о пожаловании Нельсону титула герцога Бронте с ежегодной рентой в три тысячи фунтов стерлингов. А король, преподнеся Нельсону эту грамоту, подарил ему от себя лично шпагу, пожалованную Людовиком XIV своему внуку Филиппу V, когда тот уезжал в Испанию, чтобы взойти на королевский престол; затем шпага перешла к сыну Филиппа V, дону Карлосу, когда тот отправился на завоевание Неаполя.
Не говоря уж об исключительной исторической ценности этой шпаги, которая по завещанию короля Карла III могла перейти только к защитнику или спасителю Королевства обеих Сицилии, она к тому же была усыпана бриллиантами, и стоимость ее определялась в пять тысяч фунтов стерлингов, то есть в сто двадцать пять тысяч франков на наши деньги.
Что же касается королевы, то она приготовила Нельсону подарок, с которым не могли сравниться никакие звания, никакие милости и богатства: она решила подарить ему Эмму Лайонну, сокровище, о котором он страстно мечтал уже пять лет.
Поэтому в памятное утро 22 сентября 1798 года она сказала Эмме Лайонне, откинув с ее лба каштановые кудри, чтобы поцеловать это обманчивое чело, с виду такое невинное, что его можно было принять за ангельское:
— Бесценная моя Эмма, чтобы я оставалась королем и, следовательно, чтобы ты оставалась королевой, этот человек должен принадлежать нам, а чтобы он принадлежал нам, ты должна принадлежать ему.
Эмма потупилась и, молча схватив руки королевы, горячо поцеловала их. Поясним, почему Мария Каролина могла обратиться к леди Гамильтон, супруге английского посла, с такой просьбой или, вернее, с подобным повелением.
III. ПРОШЛОЕ ЛЕДИ ГАМИЛЬТОН
Торопливо, несколькими штрихами набросав портрет Эммы Лайонны, мы отметили, что прошлое этой женщины странно: действительно, трудно представить себе судьбу более необыкновенную; никогда еще ни у одной женщины не было столь мрачного и вместе с тем столь блистательного прошлого. Она не знала точно ни своего возраста, ни места рождения; в самых ранних воспоминаниях она представлялась себе девочкой лет трех-четырех, в бедном холщовом платьице бредущей босиком по горной дороге, среди туманов и дождей северной страны, цепляясь озябшей ручонкой за юбку матери, бедной крестьянки, которая брала ребенка на руки, когда он уже не мог больше идти или когда надо было перебраться через ручьи, пересекавшие дорогу.
Она помнила, что во время этих странствий ей пришлось испытать голод и холод. Помнила также, что в городах, встречавшихся на их пути, мать останавливалась у подъезда какого-нибудь богатого дома или возле булочной и жалобно просила немного денег, в чем ей нередко отказывали, или кусок хлеба, а его почти всегда подавали.
Вечером мать с ребенком забредала на какую-нибудь уединенную ферму и просила приюта; хозяева пускали их то в хлев, то на гумно; ночи, когда бедным странницам позволяли устроиться в хлеву, бывали праздником: девочка вскоре согревалась от теплого дыхания животных, а утром, перед тем как отправиться в путь, чаще всего получала либо от фермерши, либо от служанки, пришедшей доить коров, кружку парного пенистого молока, которое казалось ребенку тем более вкусным, что он был мало к этому привычен.
