Мишель Зевако - Нострадамус
Но ни Мари, ни Рено не заметили присутствия посторонних. Когда последний гвоздь по шляпку погрузился в дерево крышки, оба они словно пробудились от наставшей внезапно тишины. Их охватила дрожь. Рено, справившись с волнением, поднялся с колен и взял дубовый гробик в руки. Сделал Мари знак следовать за ним. Вскоре они достигли ограды, и молодой человек открыл калитку, запертую на простую задвижку. Они вошли. И Мари увидела вокруг себя беспорядочное нагромождение могильных камней и высоких каменных крестов. Они оказались на Кладбище Невинных.
Рено зашел в хижину, где хранились инструменты могильщиков, и вынес оттуда заступ. Принялся копать. Когда вырыл яму, поднял голову и взглянул на Мари. Бледная, в своих траурных одеждах, она при этом неровном свете фонарика напоминала призрак скорби.
Она выглядела такой печальной, такой окаменевшей в отчаянии, что ему показалось: ее образ отныне и навсегда врезался в его память как символ горя.
Он взял невесту за руку и задержал ее ладонь в своей — может быть, затем, чтобы придать себе мужества, потом, вернувшись к своим заботам, бережно уложил маленький гробик на дно могилы и засыпал ее землей.
— Покойтесь с миром, дорогая матушка, — произнес он. — Прощайте. А я, я приложу все силы, чтобы выполнить то, что я вам обещал. Я найду дочь Круамара, где бы она ни скрывалась, я…
Рыдания не дали ему договорить. Мари изнемогала.
Рено снова подошел к ней, снова взял ее руку и звучным и мелодичным голосом, какой бывал у него всегда, когда гнев и жажда мести не делали его резким, хриплым и жестким, не придавали ему металлического оттенка, спросил:
— Мари, дорогая моя, вы меня любите?
— Ах! — воскликнула она, и этот возглас исходил из всего ее существа. — Боже мой, как вы можете об этом спрашивать?!
— Так вот, возлюбленная моя невеста, скажите же мне перед этой свежей могилой то, что обещали сказать вчера. Пусть матушка станет свидетельницей нашей помолвки.
— Что сказать? — пробормотала Мари, трепещущая от волнения и страха.
— Назовите имена ваших родителей, вашего отца, вашей матери, — напомнил Рено.
Мари последним усилием заставила себя выпрямиться. Она уже выстроила во всех деталях здание своей лжи, лжи, которая спасет их обоих от отчаяния, спасет и его и ее, но прежде всего — Рено.
Она медленно обвила руками шею человека, которого любила в эту минуту, как никогда прежде, любила самой чистой и искренней любовью, она положила белокурую головку в траурной вуали ему на плечо и прошептала:
— Послушай, Рено, тебе надо знать, почему я так колебалась, прежде чем сказать тебе правду… У меня нет ни отца, ни матери, у меня нет никакой семьи… Я — ничье дитя, я девушка без имени…
Рено вздрогнул и еще крепче прижал к себе возлюбленную.
— Но если у тебя нет семьи, нет ни отца, ни матери, значит, я заменю тебе их всех, я один стану твоей семьей…
— Да-да, — повторяла она, судорожно прижимаясь к нему.
— А что до имени, то скоро оно у тебя будет: я дам тебе свое!
И тут последовала масса вопросов — и это было чудовищно, это было самое страшное испытание, — но Мари справилась с ним, потому что на каждый вопрос она находила единственно верный, абсолютно точный ответ, так, словно всю жизнь только и готовилась к этому «экзамену», словно всю жизнь пыталась как-то изловчиться, что-то изобрести, подобрать самые убедительные подробности.
Из ее рассказа вытекала следующая история. Сразу после рождения ее подбросили на паперть собора Парижской Богоматери. Совсем простая женщина взяла ее к себе. Этой женщиной была Бертранда. Назавтра после этого события кто-то таинственным образом прислал Бертранде очень большую сумму денег, приложив к ним документы, удостоверяющие, что взятая ею под свою опеку девочка владеет домом на улице Тиссерандериnote 2. Бертранда, к тому времени ставшая вдовой, воспитала подкидыша как родную дочь. Из того, что девочка явно была из богатой семьи, Бертранда сделала вывод, что ее родители — знатные дворяне, называла ее «мадемуазель», словно Мари была дочерью какого-нибудь герцога или графа, и обращалась с ней так, будто была не приемной матерью, а верной и преданной служанкой. Мари с Бертрандой поселились в доме на улице Тиссерандери, девочка выросла там и не знала никакого другого дома вплоть до дня, когда встретилась с Рено…
Вот что рассказала Мари де Круамар сыну Колдуньи. Но это не был связный рассказ. Это был ряд вопросов и ответов, причем исчерпывающие ответы следовали за вопросами, продиктованными страстно влюбленному юноше благородным любопытством, без секундного колебания.
— Скажи, теперь, когда ты узнал все, ты меня не бросишь? Не оттолкнешь? — спросила Мари.
Рено еще крепче сжал девушку в объятиях и приподнял ее над землей так, словно держал в руках прекрасную драгоценную лилию.
— Ты — моя ненаглядная невеста!
— Я — твоя жена! — взволнованно прошептала Мари.
— Да-да, моя возлюбленная! Ты должна ею стать. Завтра же я схожу в Сен-Жермен-л'Оссерруа к одному старому священнику, моему другу, и мы отпразднуем нашу свадьбу.
Мари снова задрожала, но уже не от любви — от ужаса.
Она почувствовала, как когти злого рока впиваются в ее ослабевшую душу. Потому что свадьба… О боже! Брак по закону! Событие, которого никак нельзя избежать! А ведь что это означает?
Либо ей придется самым законным образом поставить свою подпись, то есть — написав фамилию, признаться, чья она дочь на самом деле, либо солгать, написать в божьих книгах только имя, а значит — обмануть самого Господа Бога.
Эта свадьба, приводящая ее в такой ужас свадьба может привести только к одному из двух последствий.
Или к катастрофе!
Или к святотатству!
И в том, и в другом случае ее подстерегает смерть!note 3
Часть вторая
БРАКОСОЧЕТАНИЕ
I. Два королевских сына
Для того чтобы ты, читатель, смог лучше представить себя ту ужасную сцену, которую мы собираемся тебе описать, и место, которое она занимает в излагаемой нами драматической истории, тебе придется перенестись в королевский дворец, в Лувр. Мы пройдем мимо шумной толпы придворных и задержимся ненадолго в удаленной от царящей во дворце суматохи гостиной, чтобы взглянуть на то, что там происходит, и услышать то, о чем говорят собравшиеся в ней люди.
Их четверо. С одной стороны, два королевских сына, Франсуа и Анри, с другой — Роншероль и Сент-Андре, которые только что явились в Лувр. Сыновья Франциска I, прикованные друг к другу ненавистью, соединившей их так же прочно, как других братьев связывает любовь, были неразлучны. Никогда ни один тюремщик не следил так пристально за поведением заключенного, как Франсуа за поведением Анри. Никогда ни один инквизитор не искал с таким рвением следы тайных мыслей на лбу еретика, с каким Анри пытался прочесть их по лицу Франсуа.
