Юрий Торубаров - Офицерская честь

— Навестят, — весело ответил Жак, усаживаясь в пролетку.

Приезжавший оказался прав. На следующий день под вечер, когда сумерки незаметно, но настойчиво стали прогонять день, к стражу госпиталя подошел какой-то хромавший мужчина. Одет он был в темный плащ до земли с глубоким капюшоном на голове, отчего его лица невозможно было разобрать.

— Я к Морису Жерю из Фруаси, — сказал он глухим голосом и положил в руку солдата несколько монет.

Что это были большие деньги, сомнений у солдата не было. Соскочив со своего кресла, которое от радости громко вздохнуло своими натруженными пружинами, он изъявил желание его проводить.

— Благодарю вас, — вежливо ответил тот, — я сам его найду.

— Ну, иди. Вон в те двери, — и он показал рукой на единственную дверь, — повернешь направо, третья дверь. Он там один, бедняга!

Окно в комнате выходило на северную сторону, поэтому в ней царил полумрак, и вошедший не сразу увидел его кровать, стоявшую в темном углу. И ему надо было приглядеться, чтобы заметить больного. Пришелец увидел у окна кресло, пододвинув его, сел у изголовья раненого. Тот лежал лицом к стене, прикрывшись мундиром. Таинственный посетитель тронул его за плечо.

— Проснись, Морис! — проговорил он.

Раненый простонал и медленно повернулся к нему.

— Живот болит, — пожаловался тот, осторожно поднимая перебинтованную левую руку, где виднелись только два первых пальца. Он для чего-то поднял подол рубахи и посмотрел на живот, который был широко перевязан. Мес-тами выступали темные пятна.

— Не заживает..! — и он ругнулся.

Потом посмотрел на пришельца и спросил, стараясь разглядеть его лицо:

— Ты кто?

— Ты меня все равно не знаешь, — сказал он.

Голос был приятным, и капитану понравился. Больше он не стал спрашивать, кто он такой, но спросил, чем он ему обязан своим посещением.

— Дело в том, что твой двоюродный дядя Гаспар…

Капитан, тряся раненой рукой, перебил его:

— Что-то я не припомню, чтобы у меня был такой дядя.

Незнакомец рассмеялся:

— Ты же из Фрюиси?

Тот кивнул.

— А он тебя помнит и просил меня, чтобы я тебе передал полторы тысячи ливров.

— Полторы тысячи ливров! — удивился Морис. — Да это целое состояние.

— Смотря для кого, — философски заметил незнакомец, отбрасывая полу плаща и доставая из кармана тяжелый кошелек. — Вот они! — и он положил кошелек на кровать рядом с капитаном.

Морис с опаской посмотрел на него, потом осторожно взял здоровой рукой и подбросил кошель.

— Да-а, — радостно воскликнул он.

Положив кошель на колени, открыл его. Даже в темноте золото источало свой свет.

— Будешь считать? — спросил незнакомец.

— Да…нет, — пряча его под подушку, произнес он.

— Где ранили-то? — показывая на руку и живот, спросил посетитель.

— Аа-а! — с неудовольствием в голосе произнес он. — У неверных.

— Уж не под Акрой ли? — оживился пришелец.

— Да, там, — в голосе звучало разочарование.

— Что это ваш победный генерал не взял эту крепость? Иль слава оставила его?

— Ты что? — взъерепенился капитан. — Наш генерал нас, солдат, пожалел.

— Странно, — не успокаивался посетитель, — солдат нужен для чего?

Капитан понял его.

— Наш Бонапарт нас пушечным мясом не считает. И если он видит, что победа достанется ему огромной кровью, он всегда найдет выход, чтобы этого не случилось.

Морис говорил это уверенным голосом. Было понятно, что он горой стоит за этого человека. Но посетителю этого было мало, и он продолжал вести свою линию.

— Что, крепость не по зубам оказалась?

— Только не ему, а нашему с…му Конвенту.

— Это отчего же?

— А оттого, — с прежним пылом отвечал капитан, — что у нас не было осадных орудий. Да и англичане здорово мешали. Как только мы шли на штурм, подходил их флот и начинал нас обстреливать. А мы не могли ответить, так как не было пушек. Шли-то по пескам, а по ним их не протащить, — пояснил он. — Сколько раз Бонапарт обращался к Конвенту, чтобы нам прислали осадную артиллерию и флот, чтобы отогнать англичан, — он замолчал, потом с горечью добавил: — А те наплевали на нас. Вот генерал и решил уйти обратно в Каир, — он выразительно посмотрел на гостя.

Какое-то время они молчали. Потом гость спросил:

— Я вижу, у тебя тяжелое ранение, как ты спасся?

Морис усмехнулся:

— А все благодаря Бонапарту. Раненых было много. Но он ни единого не бросил. Чтобы нас везти, он приказал у всех офицеров забрать лошадей и запрячь их в повозки, — он замолчал, потом, что-то вспомнив, усмехнулся.

Незнакомец вопросительно посмотрел на него. Но из-за сгустившейся темноты раненый не видел его взгляда. Тогда тот, поняв, спросил:

— Ты что..?

— Да вспомнил один момент насчет лошадей.

— Не поделили?

— Да нет! Как генерал своего конюшего высек.

— Да? И как?

— Да тот пришел к нему и спросил, какую лошадь ему оставить, — сказав, он опять начал ухмыляться.

Незнакомец не выдержал и переспросил:

— А тот?

— А что тот! Высек его плетью и в ярости закричал: «Всем идти пешком! Я первый пойду! Что, вы не знаете приказа? Вон!». Вот такой наш генерал.

После этих слов он здоровой рукой вытер глаза.

— А ты давно его знаешь? — незнакомец приподнялся и подвинул кресло поближе к кровати.

— Считай, с самого начала.

Ответ гость все же решил уточнить:

— Это когда он расстрелял роялистов?

— Нет. Когда приехал к нам в «итальянскую» армию.

Гость вспомнил, как Карно предложил тогда Наполеона Директории, ибо никто другой из уважавших себя генералов ехать в эту армию не хотел.

— Что он там изменил?

Прежде чем ответить, Морис задумался. Понятно было, что на того нахлынул поток воспоминаний. Чтобы услышать ответ, гость сказал:

— Я слушаю.

— А… Да. Помню, как к нам ворвались капралы и завопили: «Выходи строиться!» А в чем выходить! Сапог нет, мундиры все в дырках, того и гляди разорвутся.

На этом он остановился, лицо посуровело. По всему было видно, что этот момент воспоминаний был не очень приятен.

— Ну, — не выдержал гость, — построили?

— Построили.

И стал рассказывать, как генерал приговорил интенданта к расстрелу. Морис замолчал. На его лице появился пот. Видать, силы не позволяли еще ему так долго и к тому же с возбуждением говорить. Он подолом рубахи обтер лицо. Гость стал терпеливо ждать, когда он отдышится. Когда он посчитал, что можно задавать вопросы, спросил:

— И что расстреляли?

— Тут же! — с какой-то гордостью ответил тот.