Крис Хамфрис - Дракула. Последняя исповедь

Повисло короткое молчание. Его прерывали рыдания, доносящиеся из второй исповедальни, и Хорвати повернулся к ней.

— А вы, дама, — спросил Петру, — кто вы?

Женщина сидела в исповедальне, тоже слушала и старалась осмыслить происходящее. Она всегда знала, что однажды наступит такой день, когда ей придется ответить за прегрешения. Монахиня была готова, спокойна, на все согласна, пока не услышала голос единственного человека, которого она когда-то называла другом и уже давно считала мертвым.

Женщина глубоко вздохнула, чтобы успокоить себя, стерла слезы с лица, собралась с духом и ответила:

— Меня много лет знали только как настоятельницу монастыря сестер милосердия в Клежани, но и в одежде монахини я всегда оставалась Илоной Ференц. Я любила Влада Дракулу с того самого момента, как впервые увидела его, будучи рабыней султана, и до рокового часа, когда приготовила тело моего князя, чтобы предать его земле. Он тоже любил меня.

Теперь уже вскрикнул от неожиданности рыцарь, рыдающий в первой исповедальне. Ион снова не мог поверить в то, что все происходит на самом деле. Ведь женщина, которая только что говорила, была мертва. Он сам видел, как ее зверски убили. Тремблак стонал в полный голос и бился головой о стенки исповедальни.

Из последней, третьей кабинки не доносилось ни звука.

Петру постучал в нее, но отшельник не пошевелился.

— А вы? Говорите! Мой господин, я думаю, он не может говорить. Отшельник много лет прожил в пещере, затерянной в горах, и никто никогда не слышал его голоса.

Хорвати наклонился и громко спросил:

— Слышите меня? Скажите нам, кто вы такой и какое отношение имели к человеку, которого мы здесь собираемся судить.

Перья перестали скрипеть. Повисла тишина, молчание затягивалось.

Петру уже собирался войти в исповедальню и тащить отшельника в дальний конец зала, где были приготовлены орудия пыток, но в этот момент раздался голос, грубоватый и очень слабый от долгого молчания:

— Я знал его в некотором смысле даже лучше, чем кто-либо другой, слышал о каждом деянии, которое он совершил, и знаю, почему Влад Дракула поступал так.

Потом голос зазвучал увереннее:

— Мое имя — брат Василий. Я был его духовником.

Перья одно за другим снова задвигались, писцы усердно заносили на пергамент последние слова отшельника.

— Интересно, — произнес кардинал. — Даже если оставить на какое-то время в стороне тот факт, что ты собираешься предать огласке тайны исповеди. — Он распрямился в кресле. — Ладно. Так кто из них будет говорить первым? Кто начнет историю Дракулы?

Ион Тремблак подался вперед. Его лицо показалось из-за откинутой занавески.

— Я начну, — сказал он поспешно.

Этот человек ждал очень долго, пять лет провел в полной темноте. Сейчас и здесь он мог видеть свет, пусть даже чуть-чуть. В комнате находился священник, а сам Ион сидел в исповедальне.

Ничего, что византийская церковь эти кабинки не использует. Ион полагал, что Бог, православный, католический, любой другой, давно уже отказался от него. Но это был единственный шанс раскаяться, обратить на себя внимание Господа и получить прощение за свои немалые грехи.

— Я начну, — снова сказал Ион, пока его не перебил кто-то другой. — Вы же понимаете, что только я знал его с самого начала.

Часть первая

ПТЕНЕЦ

Гораздо легче противостоять туркам тому, кто знаком с их обычаями, чем тому, кто о них ничего не знает.

Глава первая

ЗАЛОЖНИК

Эдирне,[2] столица Оттоманской империи, сентябрь 1447 года

— Ну? Есть ли среди вас, тупиц, хотя бы один, кто может прочесть мне это?

Ион Тремблак внимательно посмотрел на витиеватые наклонные арабские буквы, начертанные на дощечке, лежащей перед ним, и вздохнул. Если ты не можешь ответить на вопрос учителя, то должен хотя бы показать молчаливое, усердное старание. Однако сколько он ни смотрел, текст только терял четкость, а не становился яснее. Его ум был перегружен. Мальчики вошли в класс на рассвете, а теперь солнце стояло почти в зените. Сначала был греческий, потом математика, а за ней — персидская поэзия, такая сложная для понимания.

Когда все это закончилось, учащиеся уже начали вставать со своих мест, но Хамза-ага, их наставник, вдруг издевательски улыбнулся и сказал:

— Давайте закончим наш день словами Аллаха, милостивого и вездесущего. Прочтем еще один короткий стих из Корана.

Серб Мардич недовольно простонал и немедленно получил за это удар палкой. Хорошо, что Ион вздохнул совсем тихо, про себя. Ему очень хотелось, чтобы деревянная дубинка, лежавшая на полу рядом с подушкой, на которой сидел наставник, так и осталась на своем месте.

— Давайте, мои птенчики, мои молодые ястребки. Старайтесь. Ваша тупость вывела бы из себя даже имама Тебриза, который славился своим терпением. Безмятежность его духа не нарушилась даже тогда, когда варвары подожгли его дом, в котором он находился. Тебриз только спросил: «Может быть, кто-то откроет окно?»

Хамза тихо засмеялся, поджал скрещенные ноги и наклонился, разглядывая семь голов, покорно склоненных перед ним. Он ожидал какой-нибудь реакции на свои слова, но ее не последовало.

— Так что же, никто? — Теперь уже пришел черед Хамзы тяжело вздыхать. — Ладно, убирайтесь, каменные головы. Посмотрим, может быть, воздух, благословенный Аллахом, прочистит ваши мозги.

Наблюдая за тем, как мальчики встают, постанывая от боли в ногах, затекших от долгого сидения в неудобной позе, он добавил:

— Давайте вернемся к этому утром. Никакого Геродота не будет, пока мы не закончим с этим.

Наверное, никто не стремился так быстро покинуть класс, как Ион. Он хотел первым оказаться у двери и вести товарищей по орте[3] в коридор, а оттуда — во внутренний двор школы, чтобы слиться с толпой таких же учеников, освободившихся после занятий. Парень уже будто видел их за низкими стенками, которые разделяли большой зал на отдельные классы, и ему не терпелось скорее примкнуть к ним.

Все вели себя тихо, как и было приказано, но Ион отчетливо различал напряжение на лицах мальчишек. Ему казалось, что оглушительный крик, который раздастся, как только двери откроются, замер внутри каждого ученика. Однако он не мог уйти, потому что его друг все еще сидел рядом с ним и внимательно вчитывался в слова, написанные на дощечке.

Ион щелкнул пальцами перед лицом товарища. Сигнал был очевидным и недвусмысленным, однако не возымел никакого эффекта.