Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор
Ульрих де Шато-д’Ор ни к одной из этих трех категорий не относился. Он относился к тем людям, которые не знают, как оценить свой былой «подвиг». Правда, некоторые свои поступки Ульрих оценивал однозначно, но вот большинству из них точной оценки дать не мог. Такое же отношение — ни за, ни против — было у Ульриха и к одному из совершенных им в молодости поступков, который некоторым образом усложнял его отношения с Клеменцией де Шато-д’Ор.
Случилось это за три месяца до роковой битвы при Оксенфурте. Причем по странному совпадению именно в тех местах, где спустя три месяца разыгралась эта кровавая драма.
Старый Генрих де Шато-д’Ор, еще не ведавший, что жалоба, составленная монахами, уже отправлена маркграфу, собрался на охоту. Это было чудесное весеннее утро, благоухающее ароматами распускающихся цветов и молодой травы, наполненное щебетом птиц и шелестом влажных нежно-зеленых листьев, озаренных золотистыми лучами солнца. Живописна и красочна была кавалькада из двухсот с лишним всадников и всадниц, выступившая в то утро из Шато-д’Ора! В глазах рябило от золотых и серебряных украшений на костюмах и головных уборах дам и кавалеров, от страусиных и павлиньих перьев, от переливающихся всеми цветами радуги тканей — парчи, бархата, атласа, шелка. Кони, покрытые разноцветными чепраками и попонами, украшенные богато отделанной упряжью и увитые яркими лентами, седла и оружие, отделанные слоновой костью, золотом, серебром, самоцветными и драгоценными камнями, — все было прекрасно, сказочно и неповторимо. Даже конюхи, егеря, загонщики, повара, слуги и прочая челядь были одеты нарядно и празднично. В обозе, на телегах и волокушах, везли бочки с вином, огромные круги сыра, мешки с вяленой рыбой, кадки с маслом, караваи свежего хлеба и прочую снедь. Своры отлично натасканных собак оглашали округу задорным лаем…
Лагерь Генрих де Шато-д’Ор приказал разбить там, где спустя три месяца ему суждено было пасть в поединке с маркграфом, на той самой поляне у реки, где страшный удар меча рассек и его старый шлем, и его поседевшую в битвах голову… Слуги раскинули шатры, повара принялись готовить обед, а благородные господа, псари, ловчие, егеря и загонщики двинулись на охоту.
А охота в тот день была на редкость удачная. Кавалеры и их оруженосцы не жалели стрел и дротиков. Прямо на них загонщики и собаки выгнали из леса невиданное число дичи. За три часа веселой и кровавой потехи охотники уложили двух медведей, десять кабанов, четырех оленей, а зайцев, волков и лис столько, что и считать было лень. Все были охвачены азартом, даже дамы. Особенной лихостью среди них отличалась Клеменция де Шато-д’Ор, которая отважно носилась на коне по полю, затаптывая мелкую дичь и засекая плетью волков и лис. Меткими бросками дротика она пронзила двух кабанов. Ульриху она тогда казалась валькирией из древних легенд, которые он слышал в детстве, и он поклялся, что возьмет себе в жены только такую же девушку, не уступающую жене его брата в силе, смелости и ловкости.
Пока слуги собирали, считали и свежевали добычу, господа обменивались впечатлениями об охоте. Затем был отслужен благодарственный молебен, после чего все расселись за грубо сколоченные столы и начался пир. Вино из бочек переливали в кувшины, из кувшинов — в огромные бычьи и турьи рога или чеканные чаши, а из рогов и чаш — в луженые глотки и объемистые желудки благородных рыцарей и дам. Свежее оленье, кабанье, медвежье мясо, испеченное на угольях и зажаренное на вертелах, кромсали кинжалами и рвали на части руками. Теми же кинжалами и руками отрезали и отламывали ломти хлеба и куски сыра, раздирали вяленых лещей и соленых угрей. Жирные пальцы вытирали о штаны, собственные бороды и шевелюры, а также о платки, подолы и передники дам. Обглоданные кости метали с размаху — кто дальше! — в алчные своры собак, ожидавших поживы, и громогласно хохотали, глядя, как собаки из-за этой подачки перегрызают друг другу глотки. Карлики, шуты и фигляры ходили вдоль столов, под столами и по столам, визгливо орали самые непристойные шутки, нестройно дудели в дудки и пищалки, лупили в бубны и тарахтели трещотками, потешно дрались между собой, били посуду, воровали со столов еду, мочились в кувшины с вином и, если позволяли обстоятельства, украдкой щупали благородных дам за разного рода соблазнительные выпуклости. Благородные рыцари временами затевали драки или от избытка сил и чувств принимались рубить мечами столы и скамейки. Если действия буянов начинали представлять определенную опасность для их собственной жизни или для жизни окружающих, то старый Шато-д’Ор приказывал слугам связать пьянчуг сыромятным ремнем и, облив холодной водой, отнести в шатер для вытрезвления. Все происходящее было вполне в духе времени и никого не шокировало. Чувства и страсти, в трезвом виде пребывавшие под спудом, полностью освобождались под влиянием выпитого вина и пива. Чужой муж или чужая жена стали казаться дамам и рыцарям средоточием тех достоинств, которых не хватало законному мужу или жене. Самые невзрачные дворовые потаскушки — кухарки, прачки, служанки всех рангов — превратились для рыцарей в прекраснейших и благороднейших дам. Многим подобным Дульсинеям предстояло той ночью выслушать слова таких выспренних и нежных признаний, которые, быть может, были бы достойны герцогинь, а то и королев. Разумеется, эти признания довелось услышать лишь тем, на кого пал выбор наиболее пьяных господ. Те же, которые были потрезвее и хорошо понимали, с кем имеют дело, действовали проще. Они хватали своих пассий поперек талии и волокли к ближайшим кустам, где после нескольких ударов и оплеух, нанесенных рыцарской дланью по простолюдинской роже, и ответных укусов простолюдинских зубов, отпечатавшихся на благородных руках и лицах, получали в свое распоряжение то же, что более пьяные выманивали путем долгих словесных излияний. Так или иначе, но весь близлежащий лес вскоре огласился хохотом и визгом. На поляне, однако, по-прежнему оставалось много народу, хотя немалое число гуляк уже храпело под столами и в шатрах. Незаметно спустилась ночь, и поляна, озаренная багряными отблесками костров и факелов, стала походить на место бесовского шабаша. Генрих де Шато-д’Ор, его сыновья, вассалы, дамы и челядь — словом, все, кто еще держался на ногах, пустились в пляс. Какофония дудок, волынок, бубнов, рогов и прочих музыкальных инструментов слилась с какофонией воплей, визгов, хохота и брани. Одна высокородная дама, имени которой, разумеется, не следует называть, распустив волосы, отплясывала на столе нечто невероятное, выбрасывая ноги так высоко, что любой присутствовавший при сем мог бы воочию убедиться, что в том веке дамские панталоны еще не вошли в обиход. Не менее лихо действовал и некий бравый рыцарь, который, разоблачившись до полного неприличия, ходил на руках, кувыркался и катался по траве, а затем, воткнув себе меж ягодиц пучок фазаньих перьев, бегал по поляне, кудахча и кукарекая. Оруженосец одного из вассалов Шато-д’Ора, раздев догола какую-то дворовую девку и напялив на себя ее платье и чепец, смеху ради завлекал рыцарей, плохо знавших его в лицо. Кончилось это для него весьма плачевно, ибо один из рыцарей, отличавшийся медвежьей силой, до того увлекся лжедевицей, что не сумел сдержать своей страсти, даже когда убедился, что перед ним юноша…
