Сергей Степанов - Последний викинг. «Ярость норманнов»
Припоминая давний разговор с матерью, Олав улыбнулся. В следующее мгновение он перехватил удивленный взгляд Тормода Скальда Черных Бровей, проснувшегося раньше других воинов. Тормод был исландцем. Его предки приплыли в Исландию под конец века заселения страны и поселились на Ледовом фьорде. Его отец, Берси, построил хутор под названием Болото. Хутор сохранился до сей поры, хотя некоторые постройки обветшали.
Тормод был храбрым викингом и великим скальдом, слагавшим стихи в честь ярлов и конунгов. Олав Толстый знал толк в поэзии и высоко ценил исландских скальдов. В его дружине всегда служили скальды, и сейчас в походе вместе с ним шли исландцы Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот. Они тоже были хорошими скальдами. Однако Тормод намного превосходил их в искусстве поэзии. Кроме того, Тормод был не столько придворным скальдом, сколько другом конунга. Вместе с Олавом Толстым он гостил в Гардарике у Ярицлейва Мудрого и вместе с конунгом вернулся в Норвегию.
Тормод Скальд Черных Бровей знал суровый нрав конунга. Он был удивлен, увидев на его лице мягкую улыбку. Скальд часто пел песни о Рагнарёке – конце мира и гибели богов, когда ужасный волк Фенрир освободится от волшебных пут. Эти путы по имени Глейпнир изготовлены карлами в стране черных альвов. Шесть небывалых сутей соединены в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна. Скальд прибавил бы седьмую небывалую суть – добрую улыбку на лице норвежского конунга. Но вот он узрел то, чего не могло быть: конунг улыбался, как простой человек.
Застигнутый врасплох, Олав Толстый нахмурился и приказал скальду:
– Разбуди войско какой-нибудь песней!
Тормод прокашлялся, очищая горло от ночной сырости, и громко запел Древние Речи Бьярки, который был верным дружинником конунга Хрольва Жердинки:
Вставайте, вставайте,Друзья первейшие,Вас зову не на пир,Не подругу ласкать,Я вас побуждаю на битву.
Юный Харальд, разбуженный голосом скальда, спросонья схватился за тяжелый меч, лежавший рядом с ним. Но он не смог выхватить его из ножен, потому что Олав наступил на них ногой.
– Крепко спишь, брат! – сказал конунг, глядя на заспанное лицо юноши.
Потом конунг снял со своей шеи золотое ожерелье с головой вепря, надел его на острие своего меча по имени Хейтнир и подал скальду:
– Благодарю тебя, Тормод Скальд Черных Бровей! Ты угодил мне. Нельзя было выбрать песню более подходящую, чем призыв погибнуть на поле брани вместе с конунгом! Прими драгоценное ожерелье – в нем больше марки золота, и будь вместе с другими скальдами подле меня во время боя, чтобы видеть все собственными глазами, а не полагаться на чужие рассказы.
Скальд с поклоном принял подарок. Его окружили исландцы Гицур Золотые Ресницы, приемный отец Ховгарда – Рэва и Торфинн Рот. Тормод сказал Гицуру:
– Не будем стоять вплотную друг к другу, товарищ, оставим место и для Сигвата Скальда, если он приедет сюда.
Услышав эти ядовитые слова, конунг сказал:
– Не надо винить Сигвата за то, что его здесь нет. Он часто бывал со мною в сражениях, а сейчас он, наверно, молится за нас, это нам теперь нужнее всего.
– Возможно, конунг, что молитвы тебе сейчас всего нужнее, но вокруг твоего стяга сильно поредело бы, если бы все твои дружинники отправились молиться в Румаборг.
Тормод говорил язвительно, потому что завидовал великой славе скальда Сигвата, сына Торда, считавшимся первым из сочинителей вис и драп. Сигват не был слишком красноречив, но имел такой дар, что стихи слетали у него с языка, как обыденная речь. С восемнадцати лет он состоял в дружине Олава конунга, сделавшего его окольничим. Но в последние годы Сигват несколько отстранился от конунга. Он ездил по торговым делам в Валланд и, возвращаясь оттуда, был в Англии, посетил Кнута Могучего и сочинил о нем хвалебную песнь. Когда Олав вернулся из Гардарики, Сигват не присоединился к его войску под тем предлогом, что собирается совершить паломничество в Рим. Он взял с собой скальда Берси, сына Торвы, который тоже был дружинником Олава и умер в Риме от великой скорби по Олаву конунгу.
Вокруг конунга собрались воины. Они встали полукругом и слушали напутствие Олава Толстого.
– Сейчас мы отправимся к Стикластадиру. Мы будем ехать по возделанным полям, принадлежащим Торгильсу, сыну Хальмы. Я хочу, чтобы вы шли друг за другом и не топтали посевы, – приказал конунг.
Харальд заметил, что окольничий Бьёрн переглянулся с Финном, сыном Арни. Даже юный Харальд понимал причину их недоумения. Разве забота конунга беречь посевы какого-то землевладельца, копающегося, как жук в навозе? Вдобавок разве не с войском бондов им предстоит сражаться? Бонды поднялись против Олава Толстого, изменили клятве верности своему законному повелителю. Вчера Тормод произнес вису:
Подожжем все домаЗдесь окрест! Пусть гложетКровли огонь. ГотовоК бою войско конунга.Да пожрут пожарыХижины трёндов,В корчах пней да сгинетВсё! – вот слово скальда.
Харальд был готов расцеловать исландца. Но конунг, выслушав вису, задумчиво произнес: «Бонды помнят, как по моему велению их сжигали в собственных жилищах. Их жгли, когда они отступали от истинной веры и впадали в язычество. Так карали за измену Богу. Измена конунгу не заслуживает столь сурового наказания. Вы же знаете бондов. Они как дети. Я хочу, чтобы мои люди вели себя мирно и не грабили бондов». Никто не посмел возразить, но позже Харальд услышал, как Финн вполголоса сказал Бьёрну окольничему: «Конунга словно подменили после возвращения из Гардарики. Плохи наши дела, если он жалеет бондов».
Между тем дружинники заметили вражеских лазутчиков. Они опрометчиво подобрались так близко, что за камнями на вершине холма можно было разглядеть их лица. Финн, сын Арни, знавший почти всех в Трондхейме, тотчас же доложил конунгу:
– Это Хрут из Вигга и с ним около тридцати человек.
Финн уже был готов услышать, что конунг прикажет не трогать бондов, чтобы они вернулись к своим и донесли, сколь немногочисленно войско Олава Толстого. Но к лазутчикам конунг был неумолим. Он подозвал исландца Гицура Золотые Ресницы и сказал ему:
– Я слышал, что у вас в Исландии бытует обычай давать работникам зарезать себе овцу. Так вот, я разрешаю тебе зарезать барана.
Приближенные громко расхохотались, оценив шутку конунга, ибо имя Хрут означало «баран». Исландца не пришлось долго упрашивать. Он взял на подмогу полдюжины дружинников и отправился резать Хрута с товарищами. Быстро управившись с поручением конунга, Гицур вернулся и насмешливо заметил:
