Игорь Болгарин - Миссия в Париже
Странным образом война обходила этот пустырь стороной. По субботам и воскресеньям здесь происходили иные, коммерческие, баталии, потому что ничто не могло отменить на этом пустыре перед мостом шумные российско-польские базары.
Вскоре пассажиры подошли к мосту, возле которого стояли часовые в незнакомой им форме. Они были в необычных фуражках-конфедератках, с короткими кавалерийскими винтовками за плечами. Внизу, у реки, среди еще не пожухлой травы стояли большие воинские палатки и пасся табун лошадей. Похоже, здесь был временный пограничный пост.
Сопровождающие их проводники попрощались. Тихонову указали вдаль.
– Вон там, видите? То ваш вагон. С утра дожидается.
– Так чего ж так долго?
– Граница. Хоть пока и липовая. А все равно, море всяких формальностей, – и проводники повернули к своему осиротевшему поезду.
Члены Миссии продолжили свой путь к одиноко стоящему на широкой лесной поляне вагону. Когда проходили мимо часовых, те в знак приветствия вскинули по два пальца к своим конфедераткам.
– Маем пшиязнь до советув! – сказал один из них, и оба дружелюбно заулыбались.
Это уже был совсем другой вагон, не новый, но чистый, ухоженный, предназначенный для дальних поездок. Проводниками оказались две милые, очень похожие одна на другую, паненки. Вероятно, мать и дочь. Они ожидали их, стоя на насыпи возле вагонов.
Паровоз к вагону был прицеплен и, ожидая пассажиров, время от времени вздыхал и окутывал проводниц теплым паром. Едва члены Миссии поднялись, как паровоз дал сиплый гудок и тронулся.
Вагон им больше не меняли. В Варшаве его прицепили к скорому международному поезду «Варшава – Париж», и его заполнили шумные поляки.
Делегация занимала теперь три крошечных купе, и из-за тесноты Кольцов, Цюрупа и Тихонов предпочитали большей частью стоять в коридоре и с любопытством рассматривать мелькающую за окном чужую жизнь.
Польша почти ничем не отличалась от России. Такие же крохотные земельные наделы, большей частью невспаханные. Где крестьяне трудились, обрабатывали свои поля с помощью тощих коровок. Следы только недавно прошедшей здесь войны по возможности припрятали. Разница между нами и поляками была лишь в одном: здесь нищету стыдливо скрывали. В России же ее выставляли напоказ и даже гордились ею.
Григория Цюрупу оставили под мрачными сводами Берлинского вокзала. От Берлина в памяти остался запах дыма. Не того уютного, соломенного, которым по осени пахнут русские деревни, напоминающего о тепле и выпеченном хлебе. Здесь же был резкий и грубый запах угля, сгоревшего в казарменных печах и офисных каминах. Прохожие на улицах были одеты в серое и темное, лица озабоченные и печальные, словно все они шли с похорон. Германия трудно излечивалась от не так давно пережитой войны.
А потом началась Франция, и словно в одночасье за окном вагона сменилась декорация. Замелькали чистенькие и весело разукрашенные деревеньки, на улицах стало многолюдно и празднично.
Последние полсотни километров поезд двигался неторопливо, словно пробивался сквозь столпившиеся вокруг столицы совсем игрушечные городки и поселки. Когда начался собственно сам Париж, никто так и не заметил. Просто постепенно среди низкорослых домиков стали появляться высокие, основательные дома, особняки и экзотические средневековые замки. Мелькали узкие, похожие на теснины в горах, улочки. Вдалеке величественно проплыл высокий, своими тупыми куполами подпирающий небо, старинный собор.
– Гляди, знатная церква, – сказал кто-то из делегации. – А не той красоты, не россейской. Печальная какая-то, к небу тянется.
– Похож на собор Парижской Богоматери, – сказал Тихонов. – Если выдастся время, мы и «Собор соборов» обязательно посетим.
– Выходит, это уже Париж?
– Самый что ни на есть.
Вскоре поезд остановился под высокими сводами Северного вокзала. Выходящие из вагонов на перрон пассажиры смешивались со встречающими. Объятия, поцелуи, слезы, смех. Лишь члены Миссии сбились в кучку и растерянно осматривались. Их поражало здесь все: нарядные люди, обилие цветов, но особенно – легкая стеклянная крыша вокзала, сквозь которую струился мягкий солнечный свет.
Тихонов вглядывался в толпу, обеспокоенным взглядом кого-то в ней выискивая. Посветлел лицом, когда заметил пробивающихся сквозь многолюдье двух мужчин. Они еще издали помахали ему руками. Миссию встречали.
Оглядывая вокзал, Кольцов заинтересовался переминающимися под стеной неряшливо одетыми, небритыми парнями. Они не были похожи на встречающих, лениво стояли под стеной, оценивающими взглядами просеивали покидающих перрон пассажиров. Время от времени один из них отклеивался от стены и нырял в толпу.
Тихонов меж тем коротко переговорил со встречающими их мужчинами. Затем с одним из них, низеньким, пожилым, похожим на мячик, французом с грубым мясистым лицом сатира, подошел к Кольцову. И тут же выяснилось, что никакой это не француз.
– Познакомьтесь, Павел Андреевич! Ваш гид и переводчик, – сказал Тихонов.
– Илья Кузьмич Болотов. Можно просто Илья. Мне так даже больше по душе, – представился тот на чисто русском, с вологодским акцентом, нажимая на букву «о».
Кольцов заметил, что его российские попутчики уже подхватили свои пожитки и приготовились уходить. Кольцов вопросительно взглянул на Болотова.
– У нас свой маршрут, – пояснил Болотов.
Павел подошел к членам Миссии, с каждым попрощался за руку. Сказал Тихонову:
– Был рад с вами познакомиться, Александр Дмитриевич. И благодарю за это совместно проведенное время.
– Я тоже рад, – Тихонов взял его руку в свои большие ладони. – Прощаться не будем. Скажем друг другу «до свиданья». Надеюсь вскоре снова увидеть вас, – и уточнил: – В Москве.
– Может, еще успею с вами? – с тоскливой безнадежностью не то спросил, не то поинтересовался, как на это отреагирует Тихонов.
– Сожалею, – словно бы попросил прощения Тихонов. – О вас теперь будет заботиться Борис Иванович Жданов. Насколько я осведомлен, эта фамилия вам знакома?
– Лично с ним не знаком, но слышал о нем много хорошего.
– Замечательный человек.
– Надеюсь… Счастливо вам, – грустно сказал Кольцов.
– И вам тоже.
Делегаты, окружив Тихонова, как цыплята наседку, двинулись к выходу. Они шли, тесно сгрудившись, стараясь не отставать от Тихонова. Эти еще совсем недавно боевые конники, опытные рубаки, со страхом оглядывались по сторонам. Их пугало здесь все: чужая речь, незнакомая нарядная публика, гудки лимузинов, звуки шарманки.
Кольцов проводил их тоскливым взглядом. Впервые в его богатой на нестандартные случаи жизни он оказался в ситуации, которую не совсем понимал и, тем более, никак не мог на нее повлиять. Более того, предприятие, в которое он ввязался еще там, в Москве, казалось ему крайне легкомысленным и непродуманным. И если бы в разговоре с Вениамином Михайловичем Свердловым случайно не всплыла фамилия Старцева, он, несомненно, отказался бы от этой поездки. И никто, даже Феликс Эдмундович Дзержинский, не смог бы его уговорить. Но…
