Владимир Кедров - На край света
Казаки подошли к городским воротам.
— Стой! Кто идет!
— Погыча! — тихо ответил один из казаков.
— Проходите.
У ворот стоял сам начальник караула Шалам Иванов.
— Ты, Василий?
Ворота беззвучно отворились, и четверо казаков исчезли за ними.
Одна за другой группы казаков выходили из города. Пропустив последних, Шалам Иванов сам вышел за ворота.
Все пятьдесят беглецов тихо пробрались к берегу Лены, где был причален большой коч торгового человека Щукина. Это был последний коч из числа спущенных на воду.
За две недели казаки с завистью и волнением видели, как пятнадцать кочей ушли из Якутского острога вниз по Лене. Больше четырех сотен торговых и промышленных людей ушли на Яну, Индигирку и Колыму для торга и промысла. И Щукин давно бы ушел, да его задержали судовые мастера.
Коч Щукина, оснащенный и наполовину нагруженный, стоял, готовый к отплытию. Его мачта четко выделялась на фоне светлого неба. Справа чернели четыре недостроенные коча, стоявшие на берегу.
Шагов за двести до коча Василий Бугор подал знак ложиться. Казаки залегли за песчаной грядой. Бугор послал Павла Кокоулина с четырьмя пластунами перевязать сторожей у амбара. Артемия Солдата он направил к кочу Щукина.
Оставив сумы и тяжелое оружие, пластуны поползли, виляя меж песчаными холмами, словно ящерицы, и скрылись, слившись с землей. Наступила тишина.
Но вот впереди послышалась глухая возня. Снова смолкло. Вскоре, словно из-под земли, выросла фигура Евсейки Павлова, ушедшего с Артемием Солдатом. Хитро ухмыляясь и вытирая кулаком веснушчатый нос, он сказал:
— Связаны сторожишки…
Бугор ему ничего не сказал, продолжая посматривать в сторону коча. Из-за гребня дюны показалась ладная фигура пластуна Василия Вилюя. Он весело доложил:
— Сделано!
— К кочу! — приказал Бугор.
Отряд поднялся. Схватив сумы и пищали, казаки побежали к судну. Пластуны Артемия Солдата уже выносили из него связанных сторожей.
Работа закипела. У амбара высадили дверь и мешки с мукой быстро погрузили на коч. Ни лишних слов, ни лишней суеты не было. Казаки работали дружно. Их лица оставались серьезными, но каждому было весело.
Начальник отряда Редкин приказывал мало. Он все предоставил своему помощнику — Василию Бугру. Казаки больше считались с Бугром. Как-то само собой получилось, что по каждому делу казаки обращались именно к нему, и Бугор отдавал приказания, словно он, а не Редкин, был начальником.
Подошел Павел Кокоулин.
— Василий, а как с теми кочами быть, с недоделанными? Не повредить ли их маленько? Как бы на них не догнали…
— Не трожь, — ответил Бугор. — Вчерась я те кочи видел. Они и за неделю не будут на воде. А там поймай-ка! — подмигнул он Кокоулину.
Кокоулин беззвучно засмеялся.
— А карбасы, — приказал Бугор, — прихватить с собой.
Два карбаса подняли на коч.
— Ну, Иван, — обратился Бугор к Редкину, — приказывай подъем[34].
Редкин махнул рукой. Кокоулин сбросил чалку, и коч, медленно разворачиваясь, стал отваливать от берега. Казаки опустили весла на воду. Отдаляясь от берега, коч несся вниз по течению. Дул попутный полуденник[35]. На коче подняли парус, и скоро бревенчатые башни острога скрылись за уступом берега.
Ранним утром Якутский острог проснулся от набата. Большой колокол тревожно гудел. Собаки подняли разноголосый лай.
Каждый, натянув на себя одежонку, спешил на улицу. Казаки выбегали с пищалями и бердышами: тревога бывала и при пожарах, и при нападениях на острог.
Двери отворялись, из-за них высовывались взъерошенные головы заспанных людей. Испуганными голосами они спрашивали пробегавших казаков:
— Пожар?
Михайла Стадухин прибежал на площадь вместе с другими казаками. Сначала он ничего не понимал. Вдруг раздался отчаянный крик:
— Ограбили! Душегубы! Разбойники! По миру пустили! Люди добрые! Ратуйте!
То Василий Щукин узнал, что нет его коча, что амбар растворен и пуст. Бросив шапку, бежал он к хоромам воеводы, крича и плача.
Скоро весь город знал о побеге казаков. Щукина не очень жалели: знали, — у него в городе были и нетронутые амбары.
Узнав о бегстве казаков, Михайла Стадухин помрачнел.
— Не иначе как на Погычу побегут, — шептал он сквозь зубы. — Знаю я Ваську Бугра: он своего добьется.
Воевода, выслушав донесение о бегстве ночного караула с Бугром и Редкиным, догадался, что главарем был Бугор. Не слушая жалоб Щукина, воевода послал за сыном боярским[36]Василием Власьевым. Власьев получил приказ собрать отряд надежных казаков и вернуть беглецов. Но скоро Власьев доложил воеводе, что за беглецами гнаться не на чем: не осталось ни одного готового коча. В тот же день все судовые мастера были поставлены на шитье кочей.
Всю ночь не спал Михайла Стадухин. Утром он надел новый кафтан, повесил через плечо перевязь — берендейку — и, гремя саблей, отправился к воеводе.
Настасья не смела его и спрашивать, что он затеял. Выбежав на крыльцо, она лишь провожала глазами мужа, пока его рослая, плечистая фигура не скрылась за забором.
Стадухина ввели к боярину, отдыхавшему на перине после бани.
— Ну, здорово, — снисходительно проворчал Пушкин в ответ на приветствие Стадухина. — С чем пришел-то?
— Не гневайся, боярин, а пришел я напомнить тебе о своей челобитной.
Пушкин так изумился, что даже, кряхтя, поднялся и сел на перине.
— Да ты в уме ли, Михалка? — спросил Пушкин. — Это после васькиного-то воровства ты опять за свое? Может, и бежать уж задумал?
— Негоже мне в бегах-то быть, боярин, — глухо ответил Стадухин. — Сам знаешь, хозяйство имею, и семья есть. Коль хотел бы я убежать, давно бы убежал, — с неожиданным задором вдруг прибавил Стадухин, подняв голову.
— Ну, ну, — замахал на него руками Пушкин.
— Только хочу я идти на Погычу не побегом, а по твоей наказной памяти, боярин. — Стадухин смело глянул на все еще изумленное лицо Пушкина и продолжал: — Раскинь-ка умом, Василий Никитич, тебе его не занимать стать. Навряд ли сыну боярскому Власьеву догнать Василия Бугра. Знаю я Бугра. Может статься, что и впрямь проведает он Погычу-реку да о том челом государю ударит. За такое дело государь ему и побег и щукинский коч простит, а тебе, боярин, от того чести не будет. А ежели Васька Бугор с той новой реки большую прибыль государю даст, да против твоей воли, гляди, как бы, не ровен час, государево дело на тебя же не написали.
Пушкин побагровел и, встав с постели, грозно спросил:
— Ты что же? Запугивать меня явился?
