Александр Дюма - Двадцать лет спустя (часть первая)
— Еще бы, — сказал Рошфор, — если и сыщутся, вы их сажаете в Бастилию.
— Но с другой стороны, — сказал Мазарини, — чем можно доказать преданность?
— Делом! — ответил Рошфор.
— Да, да, делом! — задумчиво проговорил министр. — Но где же найти людей дела?
Рошфор тряхнул головой.
— В них никогда нет недостатка, монсеньор, только вы плохо ищете.
— Плохо ищу? Что вы хотите сказать этим, дорогой господин Рошфор? Поучите меня. Вас должна была многому научить дружба с покойным кардиналом. Ах, какой это был великий человек!
— Вы не рассердитесь на меня за маленькое нравоучение?
— Я? Никогда! Вы знаете, мне все можно гoворить в лицо. Я стараюсь, чтобы меня любили, а не боялись.
— Монсеньор, в моей камере нацарапана гвоздем на стене одна пословица.
— Какая же это пословица? — спросил Мазарини.
— Вот она: каков господин…
— Знаю, знаю: таков лакей.
— Нет: таков слуга. Эту скромную поправку преданные люди, о которых я только что вам говорил, внесли для своего личного удовлетворения.
— Что означает эта пословица?
— Она означает, что Ришелье умел находить преданных слуг, и целыми дюжинами.
— Он? Да на него со всех сторон были направлены кинжалы! Он всю жизнь только и занимался тем, что отражал наносимые ему удары.
— Но он все же отражал их, хотя иногда это были жестокие удары. У него были злейшие враги, но были зато и преданные друзья.
— Вот их-то мне и нужно.
— Я знал людей, — продолжал Рошфор, подумав, что настала минута сдержать слово, данное д’Артаньяну, — я знал людей, которые были так ловки, что раз сто провели проницательного кардинала; были так храбры, что одолели всех его гвардейцев и шпионов; которые без гроша, одни, без всякой помощи, сберегли корону на голове одной коронованной особы и заставили кардинала просить пощады.
— Но ведь люди, о которых вы говорите, — сказал Мазарини, усмехаясь про себя, потому что Рошфор сам заговорил о том, к чему клонил итальянец, — совсем не были преданы кардиналу, раз они боролись против него.
— Нет, потому что иначе они были бы лучше вознаграждены; к несчастью, они были преданы той самой королеве, для которой вы сейчас ищете верных слуг.
— Но откуда вы все это знаете?
— Я знаю все это потому, что эти люди в то время были моими врагами; потому, что они боролись против меня; потому, что я причинил им столько зла, сколько был в состоянии сделать; потому, что они с избытком платили мне тем же; потому, что один из них, с которым у меня были особые дела, нанес мне удар шпагой лет семь тому назад, — это был уже третий удар, полученный мною от той же руки… Этим мы закончили наконец старые счеты.
— Ах, — с восхитительным простодушием вздохнул Мазарини, — как мне нужны подобные люди!
— Ну, монсеньор, один из них уже более шести лет у вас под рукой, и вы все шесть лет считали его ни на что не пригодным.
— Кто же это?
— Господин д’Артаньян.
— Этот гасконец! — воскликнул Мазарини с превосходно разыгранным удивлением.
— Этот гасконец как-то спас одну королеву и заставил самого Ришелье признать себя в делах хитрости, ловкости и изворотливости только подмастерьем.
— Неужели?
— Все так, как я сказал вашему преосвященству.
— Расскажите мне поподробней, дорогой господин де Рошфор.
— Это очень трудно, монсеньор, — ответил тот с улыбкой.
— Ну, так он сам мне расскажет.
— Сомневаюсь, монсеньор.
— Почему?
— Потому что это чужая тайна; потому что, как я сказал вам, это тайна могущественной королевы.
— И он один совершил этот подвиг?
— Нет, монсеньор, с ним были трое друзей, три храбреца, помогавших ему, три храбреца именно таких, каких вы разыскиваете…
— И эти люди были тесно связаны между собой, говорите вы?
— Связаны так, словно эти четыре человека составляли одного, словно их четыре сердца бились в одной груди. Зато чего только не натворили они вчетвером!
— Мой дорогой господин де Рошфор, вы до крайности раздразнили мое любопытство. Неужели вы не можете рассказать мне эту историю?
— Нет, но я могу рассказать вам сказку, чудесную сказку, монсеньор.
— О, расскажите же, господин де Рошфор! Я ужасно люблю сказки.
— Вы этого хотите, монсеньор? — сказал Рошфор, стараясь прочесть истинные намерения на этом хитром, лукавом лице.
— Да.
— В таком случае извольте. Жила-была королева… могущественная королева, владеющая одним из величайших в мире государств. Один великий министр хотел ей сделать очень много зла, потому что прежде слишком желал ей добра. Не трудитесь, монсеньор, вы все равно не угадаете имен. Все это происходило задолго до того, как вы явились в государство, где царствовала эта королева. И вот является ко двору посланник, такой красивый, богатый, изящный, что все женщины сходили по нем с ума, и даже сама королева имела неосторожность подарить ему, — без сомнения, на память о том, как он исполнял свои дипломатические поручения, — такое замечательное украшение, которое ничем нельзя было заменить. Так как оно было подарено ей королем, то министр внушил последнему, чтобы он приказал королеве явиться на ближайший бал в этом украшении. Ну, монсеньор, министр, конечно, знал из достоверных источников, что украшение было у посланника, а сам посланник уехал уже далеко-далеко за синие моря. Великая королева была на краю гибели, как последняя из своих подданных. Она должна была пасть с высоты своего величия.
— Еще бы! — сказал Мазарини.
— Так вот, монсеньор, четыре человека решили спасти ее. Эти четыре человека не были ни принцы, ни герцоги, ни люди влиятельные, ни даже богачи: это были четыре солдата, у которых не было ничего, кроме храброго сердца, сильной руки и длинной шпаги. Они отправились в путь. Министр знал об их отъезде и расставил повсюду людей, чтобы помешать им достигнуть цели. Трое из них были выведены из строя врагами, гораздо более многочисленными, чем они; но один добрался до порта, убил или ранил пытавшихся его задержать, переплыл море и привез королеве украшение, которое она в назначенный день могла приколоть к своему плечу. Это чуть не погубило министра. Что вы скажете об этом подвиге, монсеньор?
— Великолепно! — проговорил Мазарини задумчиво.
— Я знаю за ним еще десяток таких дел.
Мазарини не отвечал: он размышлял.
Прошло несколько минут.
— У вас ко мне нет больше вопросов, монсеньор? — спросил Рошфор.
— Так д’Артаньян был одним из этих четырех людей, говорите вы?
