Сторожевой корабль - Джеймс Л. Нельсон
— Нет, — сказал отец, как бы прося разрешения, — нет, я должен остаться и объяснить этим людям.
— Отец, мы должны идти.
— Нет! — Джейкоб обернулся с красным лицом, вспоминая, кто он такой. — Нет! Я все это создавал сам и не позволю таким ублюдкам, как этот Леруа, говорить мне, что к чему! Эти люди не имеют права указывать мне, что делать, ни один человек не имеет права говорить мне, что делать! Ты меня слышишь, я им так и скажу!
Невероятная гордость Джейкоба Уилкенсона мешала ему соображать. Его гордость была источником его силы, и гордость не позволяла ему уйти, потому что это было для него равносильно осознанию того, что он совершил глупый и ужасный поступок. Джейкоб Уилкенсон лучше умрет, чем поступится своей гордостью и пойдет вниз, настаивая на своей правоте.
Джордж тоже понял все это, и он также понял, что вся семья умрет из-за него, если он даже молчаливо не признает свою ошибку.
— Мы уходим, отец, — сказал Джордж.
Его глаза снова переместились к окну. Длинные тени тянулись от ног пиратов, пока они взбирались на холм. Сквозь ветви деревьев за окном он увидел лезвия сабель , сверкающие в лучах солнца. Он увидел закутанные в ткань головы, перекрещенные ремни с оружием, которое на бегу хлестнуло по голым грудям, треуголки, рваные камзолы, бородатые, грязные, окровавленные и, ухмыляющиеся лица.
— Да, да, хорошо, иди ты, проклятый трус, иди и возьми с собой всех этих трусов, а когда все это закончится не возвращайся! — закричал Джейкоб, но Джордж уже вышел из комнаты. Он побежал по коридору к входной двери. — Все уходим, скорей! — приказал он, распахивая дверь и махая рукой, и испуганные люди в фойе вывалились за дверь.
— А как насчет твоего отца? Где твой отец? — спросила его мать, когда он наполовину вытолкнул ее за дверь.
— Он не придет, и я ничего не могу сделать, — сказал Джордж, и его мать ничего не ответила. Она даже не удивилась. Никто лучше его матери не знал, на какой идиотизм был способен Джейкоб Уилкенсон.
Они сошли вниз по ступенькам и пересекли кольцевую дорогу, и Джордж понял, что не знает, что делать дальше. Старики едва могли ходить. До Уильямсбурга пешком они точно не доберутся, а поблизости была только одна его лошадь.
— Черт возьми, черт возьми…— Джордж огляделся. Крики и улюлюканье пиратов, казалось, раздавались откуда-то рядом, но они все еще находились на другой стороне дома. — Бегите к тем деревьям, — сказал он, указывая на дубы в конце дорожки, в пятидесяти ярдах от дома. — Я схожу за какой-нибудь повозкой.
Все были слишком напуганы, чтобы протестовать, за что Джордж был благодарен, потому что знал, что ему будет достаточно малейшего аргумента, чтобы изменить свое мнение. Они поспешили прочь своей неуклюжей шаркающей походкой, а он повернулся и помчался вокруг дома к конюшням.
Пираты копошились у крыльца дома, били окна и выбивали заднюю дверь. Джордж остановился на секунду, чтобы посмотреть на разрушения, затем повернулся и побежал.
Он тяжело дышал, и его грудь болела и горела, когда он, наконец, распахнул одну из больших дверей тускло освещенной побеленной конюшни и протиснулся внутрь.
Единственным транспортным средством была старая повозка, сдвинутая назад. Семейный экипаж был в каретном сарае, но лошади были, в конюшне, и он не хотел даже и пытаться вывести их туда и попытаться впрячь на глазах у пиратов. Вместо этого он выбрал одну из упряжных лошадей, огромного фламандца, и подвел ее к старой повозке.
Он услышал первобытный, ужасающий звук полчищ диких орд, ворвавшихся в его дом, крики и вой, чередующиеся со звоном разбитого стекла и ломающегося дерева. Ему не хотелось думать о том, что там происходит, пока он возился с незнакомой сбруей телеги. Лошадь нервно дернулась.
Джордж вставил удила в пасть большого животного, накинул уздечку ему на голову. Медленная и сложная работа по подгонке лошади к упряжке снова возродили чувство страха у Джорджа. Он был близок к панике, но нашел в себе силы шагнуть по покрытому соломой полу и выглянуть из-за двери.
Лишь несколько разбойников все еще были снаружи, те, кто остановился, чтобы напиться из своих бутылок, прежде чем нырнуть во внутрь через разбитую дверь или окно. Он увидел большую их часть в доме. Они были в полном бешенстве, рвали занавески, рубили тесаками и саблями все, что можно было разрушить. Он слышал, что акулы ведут себя точно также во время кормежки, но никогда не представлял, что люди способны на такое. Ему было интересно, жив ли еще его отец. Удивился ли он, увидев эти разрушения или не обратил на них внимания. Ему было стыдно за то, что Уилкенсоны сделали с собой, и со всей колонией. Он глубоко вдохнул.
Его первой обязанностью было благополучно увести отсюда семью. Следующим его шагом было приложить некоторые усилия, чтобы спасти земли приливных вод. Он знал, к чему это приведет, и от одной мысли об этом его затошнило даже больше, чем от страха.
Медленно, очень тихо он толкнул дверь конюшни и отступил в тень. Никто не заметил, но они не пропустят грохочущую мимо них повозку. Он помчался обратно в конюшню и взобрался на грубое сиденье. Он взял поводья, сделал еще один глубокий вдох, задержал дыхание, а затем выдохнул, крикнув: — Эй, эй, пошла! — и хлопнул поводьями по шее лошади.
Большая лошадь, уже занервничавшая от шума и от незнакомых рук Джорджа, рванулась в галоп, едва сорвавшись с места. Они выскочили из конюшни на ломовой повозке, пролетая мимо стойл, упряжи, инструментов и дверей, и помчались по проторенной дороге к передней части дома. Джордж ничего не слышал, кроме грохота тяжелых копыт, скрипа повозки, которая мчалась быстрее, чем должна была, и он вдруг испугался, что лошадь не остановится, когда ему будет нужно.
Затем сквозь грохот и стук он услышал удивленный возглас. Выстрелил пистолет, и пуля пролетела мимо. Джордж наклонился вперед и снова дернул поводья, но лошадь бежала так быстро, как только могла.
Они обогнули дом и спустились по подъездной дорожке. Дубовая роща расплывалась, когда тележка подскакивала и тряслась на грязной дороге. Джордж натянул поводья и закричал: — Стой, стой, стой! — и, к его облегчению, лошадь замедлила ход, а затем остановилась. Она потрясла головой, заржала и стала нервно
