Андрей Величко - Канцлер империи
«Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью. Поэтому я умоляю тех ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее…»
Кибальчич! И точно, я читал этот отрывок именно в детстве, в одной хорошей книге про авиацию – кажется, она называлась «Дайте курс». Там о нем рассказывалось, как о предшественнике Циолковского. Правда, сам Константин Эдуардович об этом был ни сном ни духом, однако интересно…
Я углубился в документ, по мере прочтения все более впадая в изумление. Да, вот так и рождаются нездоровые сенсации… Дело в том, что ни малейших признаков даже эскизного проекта космического корабля там не обнаружилось. Зато там описывался реактивный воздушный шар! Правда, Кибальчич представлял его себе в виде цилиндра, но просто потому, что не имел вообще никакого понятия о расчетах на прочность.
Итак, идея выглядела следующим образом. Берем здоровенный резервуар с дыркой внизу. К нему присобачиваем механизм, который будет потихоньку проталкивать внутрь палочки медленно горящего пороха. Кстати, почему горючее предполагается в виде палочек, а не сматываемого с катушки фитиля? А еще бомбист… Ладно, пусть будут палочки. Они, значит, горят внутри резервуара, повышая там температуру, и, как говорится, резервуар легким движением руки пре… превраща… превращается в монгольфьер внутреннего сгорания. Излишки продуктов горения пороха выходят через нижнюю дырку, создавая дополнительную реактивную тягу. Для создания же горизонтальной составляющей тяги автор почему-то предложил еще один точно такой же цилиндр, но поменьше и уж вовсе непонятно с какого перепугу расположенный сверху, хотя хватило бы и трех сопел с заслонками по периметру первого. Да, жаль, что эта бумага не попалась мне лет десять назад, можно было бы ее англичанам сплавить, а сейчас не поверят. Но ведь, насколько я помню, по одному делу с Кибальчичем проходил и еще кто-то, который потом, отсидев, вроде даже стал довольно приличным ученым… Интересно, у нас он уже на воле или пока нет? Я позвонил и, попросив выяснить это, отправился обедать.
Ближе к вечеру мне сообщили, что предмет моего интереса зовется Николаем Александровичем Морозовым и в настоящее время действительно сидит, но не еще, а снова. Предыдущая отсидка для него кончилась амнистией по поводу воцарения Гоши, и он занялся научной деятельностью, а кроме того, начал потихоньку публиковать написанное за время заключения, причем в обратном порядке, начиная с самых поздних вещей. Те-то как раз были вполне ничего, то есть срок явно пошел на пользу, но не так давно Морозов добрался и до самых первых своих тюремных стишков. А дальше все пошло естественным порядком: суд признал стихи экстремистскими, воспевающими террор, и наложил штраф в пять тысяч рублей. Требуемой суммы у Морозова и близко не было, а собрать он ничего не смог, помешало слово «террор» в приговоре. Финансирование терроризма шло по совсем другой статье, подразумевало иную судебную процедуру и как минимум выраженные двузначными цифрами сроки, так что благотворителей, пожелавших рискнуть, не нашлось. И Морозов снова сел, только теперь уже просто как злостный неплательщик. На днях он разменял второй год своего трехлетнего срока.
Я хмыкнул, взял бумагу и написал распоряжение:
«Оплатить задолженность из моих средств. Если вдруг у кого-то возникнет желание возбудить дело по статье 58.11 (финансирование терроризма), пусть сначала сообщит об этом в мой секретариат. При освобождении вежливо намекнуть Морозову, что никакими условиями моя уплата его задолженности не сопровождается, но среди культурных людей вообще-то принято хотя бы зайти и сказать спасибо».
Однако нужно было собираться – через пятнадцать минут начиналось торжественное собрание, посвященное уходу в отставку или в запас комиссаров из первого выпуска моей школы. Вообще-то комиссары заканчивали службу и раньше, но то были представители первого призыва, которые надели черные мундиры, не пройдя подготовки в школе, а потому их сроки завершались в индивидуальном порядке.
Как уже говорилось, государственные комиссары являлись моими порученцами по особым делам и с особыми, то есть сильно расширенными, полномочиями. В основном их задания сводились к контролю над деятельностью чиновников и наведению порядка там, где обычный российский бардак возникал не сам по себе, а служил наполнению чьего-то кармана. За время своей службы они должны были четко понять: за ошибку, особенно совершенную по недостатку опыта, их скорее всего не накажут, особенно если ошибающийся вовремя спохватится и запросит помощь, но вот за попытку сокрытия ошибки… Из ста девяти первых выпускников на сегодняшнем собрании должны были присутствовать девяносто три человека. Четверо не дожили до конца службы именно оттого, что пытались скрыть свои ляпы. Пятеро честно сказали, что дальше работать комиссарами не могут, это не для них, и сейчас они служили в маньчжурской группе войск в чинах от вольноопределяющегося до поручика. Двое были замечены в финансовой нечистоплотности, а первый узнавший это предпочел застрелиться, но не писать рапорт, потому что один из озаботившихся своим карманом был его другом детства. Четверо же погибли при исполнении служебных обязанностей.
А теперь перед каждым из бывших комиссаров был открыт путь к карьере государственного чиновника. Причем те, кто показал способности к руководящей работе и выразил желание заняться именно ею, уходили в отставку, то есть покидали комиссарский корпус навсегда и вскоре должны были стать различными начальниками, от уездного до всеимперского ранга. Те же, у кого лучше получалась оперативная работа или контроль, увольнялись в запас и шли в Комкон, или Охранный комитет, то есть к Алафузову. Пятеро были приглашены преподавателями в школу, которую они окончили три года назад. Им предоставлялось право ношения мундира, только без погон, а также к своему гражданскому рангу они могли теперь добавить: «государственный комиссар запаса». В случае войны или чрезвычайной ситуации они имели шанс быть снова призваны в комиссары.
