Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя
Они проскакали через лесок и вынырнули на опушке, первым делом уставились на небо — и увидели, что аэроплан снижается.
— Туда! — крикнул Лабрюйер, прикинув, по какой дуге движется «фарман». — Мы можем перехватить его за Эссенхофом!
— Бей по крыльям! — отвечал Енисеев. — Слушай, слушай! Мотор!
— Он же высоко, мы можем не слышать мотора.
— Черт его разберет…
Аяксы поскакали наперерез аэроплану.
— Ну, Господи благослови! — Енисеев выпалил по темной фигурке на пилотском сиденье, промазал, выпалил еще раз.
— У тебя недолет! — крикнул Лабрюйер и достал свой пистолет.
Его выстрел оказался удачнее.
«Фарман» резко пошел на снижение.
— Они погибли… — прошептал Лабрюйер.
— Нет, их опять несет к лесу! Они сядут на деревья! Вперед, брат Аякс!
Они поскакали мимо Эссенхофа, не упуская «фарман» из виду.
Аэроплан снизился до высоты не более шести метров и тут сел-таки на ельник, продавил его собой и неторопливо опустился на песчаный склон.
Лабрюйер, забеспокоившись, отчего больше не стреляют, огляделся и увидел силуэты двух всадников на пригорке. Один держал в поднятой руке ружье.
— Енисеев!
Тот, держа под прицелом аэроплан, обернулся — и вдруг расхохотался.
— Добился-таки своего, злодей, добился!
— Кто? Кто добился? Кто — злодей?
Всадник с поднятым над головой ружьем рысью направился к Енисееву и Лабрюйеру. Лабрюйер на всякий случай взял его на мушку. Не доезжая метров двадцати, всадник крикнул по-французски:
— Et maintenant, messieurs, vousn`avezpasdebesoindemoi!
— Merci, mon ami! — ответил Енисеев.
И всадник поскакал прочь — к своему товарищу.
— Что это значило? — спросил изумленный Лабрюйер.
— Ты не знаешь французского? Значило: а сейчас, господа, я вам больше не нужен! Я поблагодарил его… Ах, черт! Нужно было поздравить с приобретением!
— С каким еще приобретением?
— Он переманил-таки Альду! Перекупил! Вон она, с ним, видишь? Ловкий, дьявол! Куда нам против французов…
Всадники разом заставили коней сделать безупречные вольты и ускакали.
— Ничего не понимаю. Так кто это был? — спросил сильно озадаченный Лабрюйер.
— Насколько я знаю, виконт де Вальмон, — не оборачиваясь, сказал Енисеев. — Не отвлекайся. Держи сволочей на мушке. Я попробую вытащить хоть кого-то из-под обломков.
— Какой Вальмон? Этот господин больше всего похож на фон Эрлиха.
— Если заговорил по-французски, значит — де Вальмон. А вообще имен у него побольше, наверно, чем у Альды. Я видел его на ипподроме, он видел меня. Ты еще не понял, что он сделал?
— Нет.
— Он выстрелил в мотор. Из револьвера он бы не смог, а хорошая винтовка, которая бьет на полтора километра, не подвела. Вот ведь откуда помощь прилетела… С другой стороны, пусть скажет нам спасибо — если бы мы не загнали Тюльпана с Кентавром в ловушку, Альда не была бы такой сговорчивой. А теперь он вывезет ее в безопасное место — и станет она двойным агентом. Будет работать на Францию. Но упаси тебя боже приставать к нему с благодарностями! Он в лучшем случае назовет тебя сумасшедшим. Держи и дай фонарик.
Отдав свой револьвер, Енисеев подошел к «фарману» совсем близко. Луч велосипедного фонарика прогулялся по сломанным крыльям, по свисающим с них белым лохмотьям.
Енисеев левой рукой приподнял верхнее крыло «фармана», правой нацелил луч в обломки.
— Таубе? — спросил он. — Вы как там? Не подохли? Ну, господин Тюльпан, выползайте.
— Я ранен.
— Это замечательно. Выползайте, говорю вам. Дитрихс! Кентавр! Приглашение и к тебе относится, сукин ты сын! Живо, живо!
Из обломков «фармана» выстрелили, и тут же выстрелом ответил Лабрюйер. Дитрихс вскрикнул.
— Неженка, — сказал ему Енисеев. — Ну что, твердо решили сидеть там до утра? Брат Аякс, покарауль-ка ты этих красавцев, а я доскачу до станции. Там есть телефонный аппарат. Сейчас, пожалуй, можно и в полицию телефонировать. Угон аэроплана — это почище угона автомобиля. Жди, я скоро.
И, не дав Лабрюйеру и слова молвить, он ускакал.
— Сударь, может быть, мы договоримся? — подал голос Таубе. — Я попал в эту историю по недоразумению. Меня принудили. Я адвокат из Ревеля. Я ничего не пожалею, лишь бы спасти свою репутацию.
— А что может угрожать репутации человека, которому восемьдесят шесть лет и он уже лежит на смертном одре? — поинтересовался Лабрюйер.
— Называйте свою цену, — ответил Таубе. — И поскорее. Мы оба вооружены. Если в течение десяти минут мы не договоримся, прощайтесь с господином Калепом.
— Начните вы, и поторгуемся, — предложил Лабрюйер.
— Нет, начните вы.
— Сто тысяч! — выпалил Лабрюйер.
— Рублей?
— Да.
— Вы хоть представляете себе, что это за деньги?
— Не представляю. Но думаю, что смогу за них купить доходный дом, ну хоть на улице Альберта.
— Хорошо, пусть будет сто тысяч, — согласился Таубе. — Теперь подумаем, как все устроить, чтобы и мы выбрались из этой передряги, и вы не остались обиженным.
— А сколько у вас при себе? — наугад спросил Лабрюйер.
Ему нужна была пауза, чтобы прислушаться.
В аэроплане что-то хрустнуло. И план Кентавра с Тюльпаном стал ему окончательно ясен. Один ведет переговоры, торгуется, а второй, хоть и раненый, выползает и стреляет простофиле в спину…
— При себе у нас немного…
— Тихо! — вдруг крикнул Лабрюйер. — Замрите!
И поскакал прочь.
Ему было нужно минуты полторы, чтобы добраться до холмика, на котором он видел виконта де Вальмона и Альду. За холмиком он уже был в безопасности.
Кентавр и Тюльпан не сразу сообразили, что нужно стрелять.
Соскочив с коня, Лабрюйер выполз на вершину. Перед ним была опушка, на опушке белело то, что осталось от крыльев аэроплана-разведчика. И ничего больше Лабрюйер разглядеть не мог. Он увидел бы Таубе и Дитрихса, только если б они вышли из леса на дорогу. И понимал, что уж этого они точно не сделают. Значит, попытаются уйти лесом. Нужно помешать… нужно спасти Калепа…
Эссенхоф был совсем близко. В усадьбе не спали — видимо, пальба виконта де Вальмона разбудила хозяев. Лабрюйер видел свет в окошках. Усадьба была богатая — что, если там есть телефонный аппарат?
Он спустился с холмика, опять вскарабкался на коня, задумался. Эти мерзавцы услышат топот копыт… Прицельная дальность стрельбы у его нагана — метров пятьдесят… положение безвыходное… хоть топись в ближней речушке Лачубите, которая коню по колено…
То, что Таубе с Дитрихсом не стреляют, может означать два поворота дела: либо они уже прикончили Калепа и уходят лесом, либо от неожиданности затаились и ждут, что будет дальше. Все-таки нужно идти на сближение… что там Енисеев толковал про казаков-пластунов?..
