Дороти Даннет - Игра кавалеров (Иллюстрации П. Парамонова)
Никто и глазом не моргнул, но в неподвижном лице Абернаси что-то дрогнуло. Лорд д'Обиньи едко заметил:
— Значит, там все с ума посходили, в вашем борделе, да? А много ли безумных ублюдков ты сам произвел на свет?
— Спросите вашу невестку, — ответил Лаймонд. — Если они когда-нибудь станут править Англией, вы сможете гордиться…
Но, не успев договорить, Лаймонд почувствовал, что характер молчания изменился, и повернул голову. В дверном проеме стоял Мэтью Стюарт, граф Леннокс, ненаглядный старший брат лорда д'Обиньи, с лицом, белым от ненависти. По холстине шатра замелькали тени: люди графа. Лорд д'Обиньи медленно поднялся, разжимая побелевшие руки.
Мальчиками они воспитывались вместе, во Франции, надолго оказавшись в изгнании. Из-за Мэтью Джон три года провел в Бастилии. С тех пор прошло уже девять лет. Джон предпочел остаться, наследуя двоюродному деду, а Мэтью уехал, предал Францию, предал Шотландию, заключил брак в Англии в бешеной погоне за короной — короной, которая казалась вполне достижимой, если бы не хрупкая жизнь ребенка; корона, которую младший брат, безусловно, мог с ним разделить.
— Я пришел, — произнес граф Леннокс, не обращая внимания на Лаймонда и пристально вглядываясь в побагровевшее лицо брата, — чтобы сопровождать этого человека туда, где он получит хвалу и благодарность от всех добрых граждан Англии, Шотландии и Франции. Очевидно, что никто не предполагает держать его в темнице, и я взял на себя обязанность освободить его.
— Тебя прислал король? — Хорошо поставленный голос д'Обиньи внезапно сделался хриплым.
— Меня никто не присылал. Банкет продолжается. Сержант, развяжите его.
Невероятно проворный, несмотря на дородность, грозный, несмотря на придворное одеяние, Джон Стюарт бросился к узнику и, положив руку на эфес шпаги, стал между ним и сержантом.
— Ты с ума сошел? Никто не присылал тебя? Тогда, клянусь Богом, тебе придется применить силу. Ты не имеешь права забирать этого человека.
— Я забираю его по праву, — холодно бросил Леннокс. — Возникли серьезные сомнения относительно твоих действий, и я, как верноподданный, считаю, что ты не достоин более занимать свой пост. Ради Бога, что вы делаете: связываете его или развязываете?
Сержант, который обошел лорда д'Обиньи и спокойно занимался своим делом, сделал шаг назад. В руке его была веревка.
— Он свободен, сэр.
Да, он был свободен. Полуголый, грязный, еле стоящий на ногах от усталости, Лаймонд поднял брови и перевел взгляд с одного брата на другого, растирая затекшие руки, и, затем, взглянув в темный угол, где сидел смотритель, он позволил себе подмигнуть. Лорд д'Обиньи, словно окаменев, оставался стоять на месте: смысл происходящего не укладывался у него в голове. Он был подавлен численным превосходством противника — да и в любом случае, какой смысл сопротивляться?
Перед ним стоял Мэтью, отрекшийся от него, лишивший будущего. Все надежды лопнули, словно мыльный пузырь. Не оставалось ничего, кроме мести. Он хрипло пробормотал:
— Оставь его. Черт побери, оставь его. Король привлечет тебя к суду за это.
В ответ — молчание.
— Он сумеет расправиться с иностранцами, которые вмешиваются в его правосудие. Ты сам угодишь в Бастилию, ты будешь следующим. Что тогда сделает с тобой Уорвик?
Снова молчание.
— Говорил ли я вам, — спохватился Лаймонд, помедлив на пути к выходу, — что та моя тетка однажды высидела-таки птенца?
Он замолчал, погрузившись в размышления, и медленно пошел к двери. Его милость лорда д'Обиньи, который пристально смотрел вслед удаляющемуся брату, Лаймонд одарил своей великолепной улыбкой.
— Кукушонка, — бросил он обыденным тоном и вышел вслед за Ленноксом.
В одежде с чужого плеча он доскакал с графом до города, так что их могли видеть вместе, а значит, избавление, как с иронией отметил Лаймонд, не пропадет втуне. На мгновение по выходе из шатра лорд Леннокс не сдержал ярости… но совладал с собой под насмешливым взглядом синих глаз, вспомнив о том, что делает. С тех пор он не проронил ни слова. За парком Лаймонд распрощался. Леннокс, сжав губы, поскакал назад к своей царственной жене. Судьба на этот раз сурово обошлась с Ленноксами.
Лаймонд же поспешил на запоздалую встречу с Робином Стюартом.
Филим О'Лайам-Роу видел, как он подъезжает; еще и раньше деревья расступались перед лошадью и смыкались за нею. Лаймонд ехал один.
Он явно не спешил, как отметил О'Лайам-Роу, — переоделся, умылся, возможно, заехал к Мишелю Эриссону и узнал, что О'Лайам-Роу еще не возвращался; расспросил, как добраться, и поехал по указанной дороге, прекрасно одетый, на великолепной лошади, уладив, несомненно, все свои дела. Как ему удалось вырваться из цепких рук разъяренного д'Обиньи, О'Лайам-Роу не представлял, да в данный момент и не очень-то этим интересовался.
Лаймонд увидел его, улыбнулся и, спешившись, зашагал по примятой траве.
— Привет. Тебе не нужно было ждать. Этот парень наверняка с унылым видом крадется по Шатобриану, бормоча угрозы. Признаться, — сказал Лаймонд, растягиваясь во весь рост на мягкой траве и перекатываясь лицом вниз, в зеленое сияние, — по горло сыт Стюартами.
Последовала пауза, затем О'Лайам-Роу мрачно сказал:
— Сдается мне, один или двое Стюартов имеют повод чувствовать то же по отношению к тебе.
Лаймонд закрыл глаза и какое-то время не открывал их, затем тяжелый, пристальный, полный синевы взгляд вонзился в О'Лайам-Роу.
— В чем дело?
О'Лайам-Роу стоял на маленькой прогалине неподвижно и твердо, сердце его билось, как молот о наковальню, и, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он кивнул в сторону пустых, блестящих окон хижины и сказал:
— Робин Стюарт там.
Лаймонд столь стремительно вскочил, что О'Лайам-Роу не заметил, как это произошло. Он только увидел, что Лаймонд бежит по траве так же быстро, как уже бежал сегодня от тюрьмы к озеру. У закрытой двери он резко остановился и молча оперся о косяк. Он поднял было руку, чтобы постучать, но вместо этого нажал на ручку медленно и осторожно, словно то было живое существо, которое можно нечаянно раздавить. Так Фрэнсис Кроуфорд открыл дверь в хижину Стюарта и вошел внутрь.
На столе побывали мыши. Сыр и зачерствевший хлеб были объедены, выскобленный стол загажен мышиным пометом и усыпан крошками. Огонь в очаге погас. Но все прочее в комнате было такое, каким оставил его Робин Стюарт: починенный стул, чистый пол, аккуратно сложенная сумка и сверкающая шпага — следы размышлений, решимости и мучительных усилий.
«Как джентльмен джентльмену, — гласила аккуратно написанная записка, которую О'Лайам-Роу собрал из кусочков во время тоскливого ожидания, — я приношу извинения и прошу разделить со мной трапезу».
