Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3
– Но оно свойственно далеко не всем.
– Примите мою благодарность, ваше величество, за похвалу, сошедшую с ваших уст.
– Да, Фуке богат, очень богат, и об этом, сударь, известно решительно всем.
– Как живым, так и мертвым.
– Что вы хотите сказать, господин Кольбер?
– Живые видят богатства господина Фуке, они видят, так сказать, следствие и рукоплещут; но мертвые, осведомленные лучше, чем мы, знают причины и обвиняют.
– Вот как, значит, господин Фуке обязан своим состоянием некоторым обстоятельствам?
– Должность интенданта финансов нередко благоприятствует тем, кто исполняет ее.
– Говорите со мной откровеннее; не бойтесь, мы с вами одни.
– Я никогда ничего не боюсь; мой оплот – моя совесть и покровительство моего короля, государь.
И Кольбер низко склонился пред королем.
– Итак, если бы мертвые заговорили?..
– Порой и они говорят, ваше величество. Прочтите вот это.
– Ах, монсеньор, – прошептал Арамис на ухо принцу, который, находясь рядом с ним, слушал, опасаясь пропустить хоть единое слово, – раз вы здесь, монсеньор, чтобы учиться вашему королевскому ремеслу, узнайте же чисто королевскую гнусность. Вы присутствуете при такой сцене, которую один бог или, верней, один дьявол может задумать и выполнить. Слушайте же, это пригодится вам в будущем.
Принц удвоил внимание и увидел, как Людовик XIV взял из рук Кольбера письмо, которое тот протянул ему.
– Почерк покойного кардинала! – воскликнул король.
– У вашего величества превосходная память, – заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини, уже известное нашим читателям со времен ссоры г-жи де Шеврез с Арамисом.
– Я не совсем понимаю, – сказал король, которого живо заинтересовало это письмо.
– У вашего величества нет еще навыков, которыми обладают чиновники интендантства финансов.
– Я вижу, что речь идет о деньгах, данных господину Фуке.
– Совершенно верно. О тринадцати миллионах. Пожалуй, недурная сумма!
– Так. Значит, этих тринадцати миллионов не хватит в счетах? Вот этого я и не в силах понять, повторяю еще раз. Как и почему возможна подобная недостача?
– Я не говорю, что она невозможна; я говорю, что она налицо. Это не я говорю, а отчет.
– И письмо кардинала указывает назначение этой суммы и имя ее хранителя?
– Как видите, ваше величество.
– Выходит, что Фуке все еще не вернул этих тринадцати миллионов, и, значит…
– Значит, ваше величество… раз господин Фуке не возвратил этих денег, следовательно, он их присвоил. А тринадцать миллионов больше чем вчетверо превышают те расходы и те щедроты, которые ваше величество могли позволить себе в Фонтенбло, где мы израсходовали всего три миллиона, если вы помните.
Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что суперинтендант в некоторых отношениях превосходит его, – было очень ловко подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив подобным образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на этом. Он это почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И ожидая, что скажет король, Кольбер горел нетерпением не меньше, чем Филипп и Арамис на своем наблюдательном пункте.
– Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер? – молвил король, подумав немного.
– Нет, ваше величество, не знаю.
– То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был с достоверностью установлен…
– Но он установлен.
– Я хочу сказать – предан гласности.
– Полагаю, что это можно было бы сделать хоть завтра, если бы король…
– Не был в гостях у господина Фуке, – с достоинством ответил Людовик.
– Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, которые содержатся на его деньги.
– Мне кажется, – шепнул Филипп Арамису, – что архитектор, строивший этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных негодяев, как этот Кольбер.
– И я тоже об этом подумал, – сказал Арамис, – но Кольбер в этот момент так близко от короля!
– Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике…
– И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте лучше молчать и слушать.
– Нам осталось недолго слушать… – заметил молодой принц.
– Почему, монсеньор?
– Потому что, если б я был королем, я бы ничего не добавил к тому, что уже сказано.
– А что бы вы сделали?
– Я отложил бы решение до утра.
Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, резко изменил направление разговора.
– Господин Кольбер, – произнес он, – уже поздно, я лягу.
– Так, – молвил Кольбер, – значит…
– Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.
– Отлично, ваше величество, – согласился Кольбер, который почувствовал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать своих истинных чувств.
Король махнул рукой, и интендант, пятясь, направился к выходу.
– Моих слуг! – крикнул король.
Слуги вошли в спальню.
Филипп хотел покинуть свой наблюдательный пост.
– Еще минуту, – сказал ему Арамис со своей обычной ласковостью, – все только что происшедшее – мелочь, и уже завтра мы не станем думать об этом; но раздевание короля, малый церемониал перед отходом ко сну, – вот что, монсеньор, чрезвычайно, исключительно важно. Учитесь, учитесь, каким образом вас укладывают в постель, ваше величество. Смотрите же, смотрите!
XLII. Кольбер
История расскажет или, вернее, история рассказала вам о событиях, происшедших на следующий день, о великолепных развлечениях, устроенных суперинтендантом для короля. Итак, на следующий день были веселье и всевозможные игры, была прогулка, был роскошный обед, представление, в котором, к своему великому изумлению, Портос узнал господина Коклена де Вольер, игравшего в фарсе «Несносные». Так по крайней мере называл эту комедию г-н де Брасье де Пьерфон.
В течение всего этого столь богатого неожиданностями, насыщенного и блестящего дня, когда на каждом шагу возникали, казалось, чудеса «Тысячи и одной ночи», король, озабоченный вчерашним разговором с Кольбером, отравленный влитым им в него ядом, был холоден, сдержан и молчалив. Ничто не могло заставить его рассмеяться; чувствовалось, что глубоко засевшее раздражение, идущее издалека и понемногу усиливающееся, как это происходит с ручейком, который становится могучей рекой, вобрав в себя тысячу питающих его водою притоков, пронизывает все его существо. Только к полудню король немного повеселел. Очевидно, он принял решение.
