Михаил Голденков - Огненный всадник
— М-да, уж, — усмехнулся Януш, — у вас там не скучно, как я погляжу. Хотя на Полесье и у нас русалок, например, видят часто. Вот вы, значит, какие христиане! Ну да ладно. Ты, говоришь, из Могилева бежал?
— Из него, — кивал перевязанной головой с кровавым пятном на макушке Федор, — бежали мы с двумя сотоварищами. Нас командиры били, заставляли силой на стену идти работать, под пулями. А поесть почти ничего не давали. Водку у нас, честно за свое жалованье купленную для сугреву, забрали. Вот мы и убили своего сотника злого, как собаку, а сами бежали.
— А вот здесь, парень, подробней! — заинтересованно подался вперед гетман. — Говоришь, сотника своего убили? Так ты что, герой, выходит?
— Да какой там герой! — смутился Федор. — В жисть бы не убивал никого, но тут война да псы эти стрелецкие! Забили сотника его же тростью, что нас бил постоянно. Видели у них у всех трости? Вот и я думал, чтобы ходить. Ан нет. В Москове дурные порядісй. Там и царь своих бояр бьет, бояре холопов, а холопы жен да детей своих.
— Ну, это нам известно, — усмехнулся Кмитич, — не известно только, куда же ваша церковь смотрит, что такое безобразие творится?
— Дык они ж и заставляют сами бить детей! — выпучил глаза Федор. — Так и пишут, мол, «розга буйство из сердец детских прогоняет». Старики рассказывают, у нас в Тихвине на женщину руку раньше, лет сто или более назад, никто не подымал, ибо она старшей в семье была, в ней богиня Мать свою частичку оставила. А попы пришли, говорят, — и тут Федор, похоже, процитировал, — «розгою Дух Всесвятой дети бити велит, зане розги здравие ниже мало вредит».
Кмитич с гетманом переглянулись, а Федор с явным возмущением продолжал:
— У нас, рассказывают, семьдесят или около того лет назад даже по этой причине спалили церковь, а священника убили. Но потом пришли ратники и постреляли многих.
— А что, жена не может развестись или в суд подать, к примеру, коли бьют ее сильно? — поинтересовался Кмитич.
— Да где там! — всплеснул руками Федор. — Это ее суд судит, когда она мужа отравит за побои. Такое случается.
— Ну, и что присуждают?
— Дык разное. Бывает, живьем закопают, а бывает, и отпустят, коли она согласится в монастырь уйти.
— Вот какие порядки нас ждут! — горько усмехнулся гетман, взглянув на Кмитича. — Ладно, хватит. Куда бежали после того, как убили сотника?
— Дык куда глаза глядят. К вашим боялись идти. Нам говорили, что вы нашего брата ловите, кожу снимаете, жарите мясо да головы отрезаете.
Гетман на это отреагировал мгновенно:
— Слухай, пан полковник, — повернулся он к Кмитичу, — а может, снять с этого язычника кожу да зажарить, как это мы обычно делаем? Ведь ты все равно с охоты ничего не принес!
— Точно, пан гетман. А я-то думал, что же мы есть сегодня будем?
ІСмйтйч расхохотался, хлопнув от смеха в ладоши. Его насмешила и шутка гетмана, и испуганные глаза Никитина, который, похоже, шуток не понимал.
— Да сиди ты! — дружески толкнул пленного в плечо Кмитич. — Никто тебя не съест. Мы не вы! У нас тут все по закону, понимаешь? У вас вот что с пленными делают?
— Дык по-разному, — смущенно зыркал глазами Никитин, — кого сразу убивают, кого не сразу, мучают на огне, а кого туркам продают.
— Что? — гетман и Кмитич переглянулись. — Мучают и туркам в рабство продают?!
Гетман побагровел. Пленный при этом бросился коленями на пол с криком:
— Помилуй мя, господин барин! Не виновен, вот тебе крест! Никого не убивал, не мучил! Сам бежал! Паромщиком работал! Деревня наша Тихвин, в нашем языке так и значит: мол, тих — дорога, а вин — вода. Водный путь, значимо! Паромщики мы, не ратники, не стрельцы! Не гневись, барин!
— А ну садись обратно, — глухо приказал Януш, и Никитин, замолчав, послушно сел на табурет.
— Что в лесу делал? — продолжал допрос гетман.
— Утром с голоду пришли на хутор поживиться. Хозяин одного застрелил, а мне по голове прикладом заехал. Я убегать в лес. Добежал до леса, а там уж и дух из меня вон. Очнулся от холода зверского, может, метц-ижанд меня разбудил, чтобы не замерз. Стал уходить в деревню какую-нибудь, а тут: «Стой!» Думал, хозяин хутора догнал. Перепугался малек…
Федор напомнил Кмитичу стрельца, у которого он «одолжил» платье в Смоленске, и некоторых других пленных мос-ковитян. Такой же бесхитростный простой мужик с полным отсутствием представления о стране, в которой оказался. С такой же кашей в голове из язычества и христианства с уклоном в сторону все же язычества. Кмитич при этом вспомнил и родных кривичей-идолопоклонников, что все еще собирались на берегу Рши до войны. Как они? Где сейчас?..
Вепс Федор Никитин, простой и жалкий со своей перевязанной головой, выглядел абсолютно лишним человеком на этой войне. В далеких и чуждых для него снегах этот деревенский неторопливый парень, похоже, ставил перед собой всего одну-единственную цель — выжить и как-то вернуться домой, к жене и детишкам, к своим домовым, дворовым и водяным. О «проклятых ляхах и литовцах» он уже не думал как о полулюдях-антихристах с окровавленными клыками во рту. Ему даже нравилась Литва.
— Хорошо тут у вас, — говорил, окая, Федор, — чистый Могилев, опрятный город, и деревни тож.
— Что? — опять удивлялся Кмитич. — Это после того как мы город бомбим, жжем и штурмуем? После того, что там люди мрут от ран и болезней?
— Оно так, — соглашался Федор, — есть малек, но все равно хорошо. У нас так в Тихвине и без войны всякой…
Рассказал Федор, что большие города в Московии вообще редкость — лишь сама Москва да, может быть, Владимир с Ярославлем. По словам Никитина, Московия — это, в первую очередь, «царствие пышных лесов да крики птиц всех голосов», а что касается городов либо замков, то таковых либо мало, либо совсем нет. Также со слов «языка», положение осажденных в Могилеве было незавидным: еда, боеприпасы — все заканчивалось. Народ болел и разбегался. Люди грабили и убивали друг друга из-за куска хлеба. Офицеры били простых ратников, силой загоняя на стену, кормили при этом совсем плохо. Среди самих могилевчан, да и среди московских солдат появилось много недовольных царем и войной.
— Созрели голубчики, — решил гетман. И 18 февраля повторили штурм. В четыре часа утра литвины пошли на приступ и бились до трех часов дня — без толку. Вновь пришлось отойти. Не так уж и плохи оказались московитяне, как расписал Федор Никитин.
Осторожная осада Могилева все меньше нравилась Кмитичу. Он торопил своего командира. Тот начинал заметно нервничать и приказал копать подкопы под стены города и закатывать туда бочки с порохом. В начале марта подкопы рванули, и осаждающие вновь пошли на приступ. Кмитич яростно обстреливал малый земляной вал и острог.
