Сергей Жук - За Уральским Камнем
Светало. Лагерь пришел в движение. Наскоро откушав горячего толокна, запив ягодным взваром, тронулись далее.
Ближе к полудню молодые глазастые казаки заметили черную точку на горизонте, которая двигалась следом за обозом.
Турай-ад-Дин тоже слушал ночью рассказ десятника и сейчас поспешно стал подсчитывать, который нынче день. Перепроверив несколько раз, он пришел к твердому выводу, что сегодня март восемнадцатый день, аккурат, как в рассказе десятника. Смутная тревога заставила имама вылезти из-под шкур, извлечь подзорную трубу и рассмотреть преследователя. Не хотелось верить глазам, но Турай-ад-Дин отчетливо рассмотрел черного, как смоль, жеребца.
Стараясь не шуметь, имам подозвал десятника.
— Достопочтенный Михаил-ака! Да продлит Аллах ваши годы! Пусть дети и внуки восторгаются вашими победами, радуя вашу старость.
— О справедливый Михаил-ака ибн Каданец-бек, — неожиданно заголосил Турай-ад-Дин, чем привлек всеобщее внимание. — Может быть, шайтан помутил мой рассудок и ослепил глаза, но несчастный имам высчитал, что сегодня март восемнадцатый день, а в эту подзорную трубу разглядел, что за нами идет следом черный жеребец, о котором ты прошедшей ночью мудро поведал в своем сказании.
Побледнел десятник Михаил Каданец, стал белее снега. Не по себе стало бывалому казаку, в голове будто колокол ударил. Шутка ли тягаться с самой нечистой силой? Положив на грудь святой крест, велел десятник остановить обоз и ставить сани в круг.
Скоро Каданец окончательно пришел в разум и прорычал:
— Будь ты хоть сам дьявол, словлю окаянного да привяжу к своим саням.
Затем, недолго подумав, крикнул казака Ерему, по прозвищу Щербатый. Тот лишился передних зубов неведомо где, но сильно дорожил прозвищем, ибо опасался: вместе с зубами лишился и части верхней губы, и неизвестно, какое еще прозвище могло пристать.
Еремей, конный казак, но не то что по бедности, имел сменную лошадь уже преклонного возраста. Просто любил Ерема эту кобылу за ум и покладистый характер. Животное понимало не только слова хозяина, но и малейшие жесты. Им бы в базарные дни перед честным людом выступать, а вот на тебе, выпала доля воинская, опасная.
— Твоей кобыле, Еремей, цена алтын в базарный день, но если что случится с ней, получишь за службу три рубля от государя, лично хлопотать буду. Согласен? — спросил казака десятник.
— Служба есть служба! На то согласие мое не треба. А что хочешь от моей кобылы?
— Как она до жеребцов? Интерес еще имеет? — продолжал расспрос десятник.
— Здесь не сомневайся! Страсть как до жеребцов охоча! Никакого спасу! — ощерил беззубый рот Ерема.
— Ну вот и славно, — улыбнулся десятник. — Ты, Ерема, заставь кобылу орать так, чтобы жеребец слышал и подошел ближе. Затем выпускай ее, а далее возьмем его арканами. Надо брать жеребца втроем. Чтобы наверняка, а то один не сдюжит. Пойду я, ты, Еремей, и…
Десятник замолчал, задумавшись, и обвел казаков взором. Каждый был годен для этого дела, но что-то сдерживало решение. Его взгляд остановился на Тимофее. Подойдя к нему, десятник спросил:
— Арканом владеешь?
— Владею, — отвечал Тимофей.
— Покажи свой аркан.
Тимофей достал из поклажи аркан. При виде его все, включая десятника, ахнули. То было изделие лучших мастеров Востока. Кожаные полосы после выделки были сплетены диковинными узорами, а рукоятная часть стянута золотыми кольцами. Но, несмотря на это, чувствовалось, что аркан обладает удивительной крепостью, упругостью и изрядной длиной.
— Сказывали мне, что в Кузнецк из самого Самарканда добираешься. Кто же ты будешь? И что за нужда гонит в Кузнецк? Уж не Джунгарский ли ты лазутчик? — спросил приветливо десятник, возвращая аркан Тимофею.
— Я — Тимофей, сын князя Василия Шорина, что имел прозвище Обдорского. А следую в Кузнецк к Матвею Бряге. Сказывали, что он о моем отце ведает.
— Вот и славно, что к Матвею Бряге кочуешь, а то одичал десятник, — затем, чуть помолчав, добавил с улыбкой: — Пойдешь со мной третьим. Зрить будем, как арканом владеешь.
Ерема отвязал кобылу и вывел в степь. Погладив любимицу, зашел сзади и дернул ее за хвост. Та, не понимая хозяина, жалобно заржала. Тогда он вторично дернул, уже более сильно. Умное животное, поняв, что хочет от нее хозяин, начала отчаянно ржать и издавать такие звуки, что привела всех в изумление. Ее рев и стенания разнеслись по степи, достигнув ушей жеребца. Тот приблизился к обозу, явно проявляя повышенный интерес.
Тогда Еремей, сняв уздечку, пустил лошадь вольно в степь. Кобыла догадалась, чего хочет от нее хозяин, и, более того, сама захотела заполучить столь бравого жеребца. Призывно трубя, издавая возбуждающие запахи, она, казалось, сознательно приманивала его к ловчим. А те, старательно скрываясь, ползли, окружая животных с трех сторон.
Жеребец, поддавшись инстинктам, потеряв всякую осторожность, приближался. Он гнул шею дугой, играл мышцами, стараясь понравиться столь неожиданно появившейся подруге. А хитрая кобыла, отвечая на его внимание, осторожно подводила жеребца под арканы людей.
Первым бросил аркан десятник, за ним — Ерема, последним — Тимофей. Все три аркана, один за другим захлестнули шею жеребца. Скаля зубы, вставая на дыбы, лягаясь, он отчаянно бился с ловчими. Но те крепко держали жеребца с трех сторон, вскоре измученное животное, мокрое от пота и пены, стреножили и привязали к саням. Кобыла приблизилась к нему, всячески стараясь успокоить приятеля.
Десятник Михаил Каданец ликовал. Теперь оставалось только наказать калмыков, а те, он не сомневался, были где-то рядом. Посадив десять казаков на коней, десятник наметом повел их по следу обоза. Тимофей, возбужденный удачей, не захотел остаться и тоже присоединился к ним, чем сильно встревожил Турай-ад-Дина.
Оставшиеся в обозе казаки спешно готовились к встрече ордынцев. Конные должны были ввязаться малым числом с ними в бой, а затем якобы в панике бежать, подводя под огонь ружей и пищалей обоза.
Вскоре все имеющиеся средства огненного боя были заряжены, фитили зажжены. Турай-ад-Дин тоже не остался в стороне, достав свою аркебузу времен Тимура Великого. Она, конечно, удивила казаков своим великолепием, дорогими каменьями и золотой отделкой, но вот в способности стрелять многие из них сомневались. Между тем имам зарядил ее, вогнал в ствол свинцовую пулю и устроился на облучке саней. В долгополой дохе, в чалме, с аркебузой и подзорной трубой, он выглядел несколько комично, но никто над ним не смеялся, по достоинству оценив мужество имама. Да и относились к нему, как к душевно больному, а юродивые всегда на Руси вызывали почтение и суеверный страх. Более того, его присутствие виделось казакам как знак Божий, исключающий всякое сомнение в победе.
