Укрепить престол - Денис Старый
Но это звоночек! Они, что, действительно, среагировали на вражескую пропаганду, что я колдун? Нужно обязательно в Москве сотворить что-то вроде массовой молитвы, а после съездить на моления куда-нибудь.
*…………*…………*
Сорокалетний мужчина с залихватскими усами и «козлиной» бородой, в черной одежде с серебряными пуговицами и, под стать им, с вкладками того же металла на тонком поясе, смотрел на меня с большим интересом и… с очень сложными, непонятными мне эмоциями. Может и страх, или тут и брезгливость. С чем сравнить?..
Наверное, похожие эмоции может испытывать мастер-виртуоз фехтования, который с юного возраста тренировал мальчика, вдалбливая, порой и розгами, науку, обзывая «бараном» и всяко иначе, но никогда не сказав доброго слова. И вот этот мальчик стал парнем и побеждает в поединке своего мастера. Мастер, будучи уверенным, что это случайность, продолжает оскорблять своего ученика и рассказывать тому, какое он все же ничтожество. И вот новый поединок… вновь проигрыш мастера. Растерянность, страх, неверие в случившееся.
Может и у польского короля нечто похожее на сердце? И нужно еще осознать, что ученик стал более мастеровитым. Но Сигизмунд мне не учитель, он враг, или попутчик в решении государственных задач, но русских задач.
— Ты… Вы… были иным, когда я подарил вам аудиенцию. Тогда… в Варшаве, — разговор первым начал король.
Мы располагались в шатре на той стороне Угры, где еще до полудня концентрировались польские войска для переправы и атаки на крепость, в которой я находился. На такую мелочную уступку, как переговоры на, как бы земле польского лагеря, я был готов пойти, тем более, что все пути быстрого отхода были проработаны, плоты и лодки готовы, заслоны выставлены и, по сути, это Сигизмунд был в окружении.
— Omnia fluunt Omnia mutantur [лат. Все течет, все изменяется]! — ответил я.
Нахватался я по верхам латинского языка. Тут, как понял, признаком хорошего тона является уместное, порой и не очень, употребление латинских выражений. Латинский… это что-то вроде системы определения сословности и знатности. Так что есть у меня выражения… как там «Logus penis bacis vitas». Ну подобные выражения вряд ли пригодятся в деле переговоров, а иные пригодятся.
— Брат мой венценосный! — обратился я к королю, которого от такого обращения чуть судорогой не скрутило. — Давай поговорим о деле!
Ох, что пинок животворящий делает, в смысле фактическое поражение в войне! Даже короли молчат, когда их всякие самозванцы братьями называют. Но он сам прибыл, тем признавая за равного.
— Мы уйдем! Но ты поставишь Мстиславского канцлером! — сказал король.
Я встал, улыбнулся, отошел к выходу из шатра, но остановился и сказал:
— Буду рад в следующий раз провести переговоры в Варшаве, в моем походном шатре. Или нет… в Кракове, Варшава достанется шведскому Карлу!
— Стой! — выкрикнул король. — Кто ведет так переговоры? Мы же только начали говорить!
— Так и не стоит говорить о том, что я не приму ни при каких условиях, — я повысил голос и продолжил говорить, произведя под каждый свой довод один решительный шаг к столу в центре большого шатра, вбивая слова, словно сваи в землю. — Ходкевич разбит! Полоцк и Витебск взяты шведами! Твои войска разбиты! Если еще не понял, что проиграл битву, то скажу, у меня уже вдвое больше воинов и в десять раз больше пушек! Могилев взят моим воеводой, прилетел голубь с сообщением! Шведы нацелились на Ригу! Посполитое рушение разбито! У меня еще есть войска, чтобы идти на Варшаву!
Последние доводы приходилось говорить уже без шагов, уж слишком много оказалось фактов.
Сигизмунд покраснел…
— Я не хочу, чтобы пала Польша, или шведский королевич Густав Адольф был выбрал польским королем! — забивал я последний гвоздь в гроб, в котором должны будут похоронены спесь, гонор и честолюбие польского короля.
— Сейм не выберет проходимца на трон! — неуверенно сказал король.
— Да? — я ухмыльнулся. — Мало протестантов в Польше? Может иезуитов, вдруг, полюбили?
— Ты сам иезуит! Католик! — выкрикнул король.
— Нет, — спокойно отвечал я.
— Но… мне докладывали! — чуть замялся Сигизмунд.
Он не был глупым человеком, об это можно было судить не только по умудренным глазам, внешности, но и по поведению. Король лишь растерялся от того, что я веду себя, наверняка, абсолютно не так, как вел тот… чье тело я забрал.
— Доказать это я не смогу! Вы же не станете признавать. А то, что у вас был духовником иезуит и ранее скрывалось, чтобы не смущать ортодоксов и вы заняли московский престол, — без моей помощи, сам король сделал правильные выводы.
Ну скажет он, что я иезуит!.. Так я сам составлял послание к православному народу по поводу того, что был раскрыт иезуит, который хотел убить меня и мою семью. Своих уничтожаю? Еще был заложен большой собор в Москве, езжу на богомолье, даже вместе с народом молился по православному обряду на Лобном месте. Что против этого есть? Тайное крещение? Ну скажет какой ксенз, что меня крестил, так я «открещусь» от обвинения, в лишний раз рассказав, как проклятые иезуиты хотят очернить русского царя. С таких доводов, что я, якобы, католик, можно еще и выиграть в рамках выстраиваемой системы пропаганды.
— Чего вы хотите? — спросил король.
— Киев! — я сделал паузу и как что-то незначительное добавил. — Ну а еще четыреста тысяч талеров золотом, торговое соглашение, по которому транзитом русские товары могут проходить через Речь Посполитую, признание Софии Радзивилл… нет не так — Софии Слуцкой хозяйкой слуцких земель и беспрепятственный вывоз оттуда всего и всех, кого посчитает нужным София, наследница Олельковичей. Еще тысячу лошадей. Ну готовы пойти на то, чтобы София отписала после свои земли короне, чтобы вы, мой венценосный брат, несколько усилились. Найдете крестьян, поселите их на слуцкие земли в слободах [тут гг ошибается. Практика выделение крестьянских слобод с льготным налогообложением началась в Речи Посполитой к концу века].
— Это много. С конями и золотом вообще не возможно, — ответил король.
Я возликовал, значит на территориальные требования согласен.
Киев! Вот что прежде всего было нужно. Это та земля, которую Российской империи под силу освоить в текущем положении дел. Кроме того, идеология. «Киев — мать городов русских», как сказал некогда регент Олег при малолетнем князе Игоре Рюриковиче. Православный город представляется
