Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
Двухэтажное здание полицейского архива по набережной Екатерининского канала № 103 в это же время подверглось нападению силами малочисленными, но более мотивированными и подготовленными. Никаких долгих сборов и митингов. Никаких демонстрантов и толпы зевак. Малые штурмовые группы неслышно продвигались вдоль подковообразного канала, занимая здания напротив архива. Они брали на прицел окна и двери, готовились по команде взломать замки, ворваться внутрь к вожделенным полицейским картотекам и уголовным делам, компрометирующим криминальную шпану, нацепившую красные повязки, и планирующую продолжить гоп-стоп на другом, высоком политическом уровне. Все роли расписаны заранее. Планы здания, размещение хранилищ изучены и распределены между участниками штурма. Охраной из четырех пожилых сторожей можно пренебречь. Командир штурмовой группы с тонкими острыми усиками на холёном лице одобрительно улыбается и командует с заметным французским акцентом, грассируя и переходя на грудные регистры, чтобы не сорвать голос. – Вперёд! Атака! Давай-давай! Бистро!
Не успела затихнуть команда на штурм, как набережная волшебным образом преобразилась. Ночь превратилась в день. С неба упали и заскакали по снегу разноцветные комки огня, другая их часть взмыла к тучам, заливая близлежащий квартал бледно-мертвенным светом. Под самой крышей соседних с архивом зданий зажглись мощные корабельные прожекторы, перекрестившись перед входом в архив, слепя и не давая поднять глаз. Одновременно с фейерверком, синхронно, как швейные машинки, заработали станковые пулеметы, выкашивая перекрестным огнем с крыш соседних зданий всё пространство перед полицейским управлением.
– Засада! Бежим! – раздался первый панический крик, пресеченный пулеметной очередью.
Сгрудившаяся под входным козырьком штурмовая партия, решившая пробиться внутрь здания и избежать свинцового дождя, рассеялась после взрывов нескольких гранат, брошенных из окон второго этажа.
Короткий бой, как удар клинка, закончился за пару минут. Ещё догорали на проезжей части сигнальные ракеты, бились в конвульсиях умирающие штурмовики, а их командира уже скрутили и волокли в полицейское управление два плечистых казака без погонов и знаков различия.
– Отпустите немедленно! Вы не имеете права! Я – дипломат! Французский подданный!
– А ну-ка, Никитич, подними француза!
Взгляд пленника уткнулся в пенсне, обладатель коего, не похожий на полицейского или простолюдина, с интересом разглядывал потрёпанную, но гонористую добычу.
– Кто таков? Что здесь делаете?
– Помощник атташе, капитан французской армии Дальберг! С кем имею честь?
– Отставной поручик Грибель, к вашим услугам. И что в пять утра у архива полицейского управления России делает французская разведка?
– С чего вы взяли? Да как вы смеете!.. Вы обязаны немедленно сообщить!..
– Вам, капитан, тошно станет от широты моих полномочий, если вы ознакомитесь с ними подробнее, – перебил Грибель пунцового француза. – Я, безусловно, сообщу, кому следует, но сейчас просто не имею права отпустить столь высокопоставленную особу гулять по ночному Петрограду. Как видите, в городе неспокойно. Никитич – определи господина дипломата в отдельную комнату для гостей с надежными решетками на окнах и засовом на дверях снаружи. Отдыхайте, капитан, утро вечера мудренее. Честь имею!
В эту ночь скромная квартира управляющего издательством «Жизнь и знание», члена редколлегии газеты “Правда” Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича на Херсонской улице по плотности генералов на квадратный метр превзошла Ставку верховного главнокомандования. Его брат, генерал-майор, начальник Псковского гарнизона, удобно разместился в кресле под оранжевым торшером, двое его коллег – начальник эвакуационного и по заведованию военнопленными отдела ГУГШ генерал Потапов и помощник начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал Клембовский – оккупировали кресла у крошечного игрального столика с коньяком и немудрёной закуской. Высокопоставленные офицеры внимательно слушали ещё одного генерала – революционного. Михаил Сергеевич Кедров, потомок старинного рода, записанного в 6-ю книгу русского дворянства, являлся непререкаемым авторитетом российской секции РСДРП(б), имея статус лица, особо приближенного к безусловному лидеру партии – Владимиру Ильичу Ленину. На партийных вечеринках в Швейцарии Кедров, развлекая вождя игрой на фортепиано, как губка впитывал чеканные постулаты Ленина о государстве и революции, мог наизусть цитировать его статьи на немецком и русском языках, но своей непримиримостью и радикализмом превосходил самого Ильича и большинство его соратников.
– Уважаемый Николай Михайлович, – обращаясь к Потапову, мягко и настойчиво говорил генерал подполья, – я вынужден бросить все свои дела на Кавказском фронте и срочно добираться в столицу, чтобы ещё раз повторить то, о чем мы с вами уже договаривались. Нельзя мешать революции! Не стоит препятствовать законному, священному праву угнетенных трудящихся расправляться с палачами и сатрапами, даже если эта инициатива исходит не от нашей организации.
– Так мы и не препятствуем, – пожал плечами Потапов и выжидательно посмотрел на Клембовского. – Правда, трудящимися в этом деле и не пахнет. По данным разведки, ликвидацией жандармов и… других контрреволюционных персон занимаются специальные диверсионные группы неизвестного происхождения и подчинения, состоящие из боевиков, имеющих фронтовой опыт, и уголовников, хорошо ориентирующихся в городе…
– Это абсолютно неважно! – перебил генерала Кедров. – Полное и решительное разрушение государственных институтов самодержавия – архиважное и ответственное дело. Мы готовы объединиться даже с дьяволом, если он соизволит принять участие в революции. Помогать, а не препятствовать… И вдруг появляются какие-то офицерские отряды монархистов, защищающие жандармов, организуется упорное очаговое сопротивление…
– В любом случае, наши армейские службы не имеют к этому никакого отношения, – быстро парировал генерал Бонч-Бруевич…
– Насколько мне известно, упомянутые офицеры не находятся на действительной военной службе и никаким образом не могут быть отнесены к монархистам. Задачу они решают не политическую, а гуманитарную, спасая жизни обычных городовых, в 99 случаях из 100 – выходцев из крестьян и рабочих, – добавил генерал Клембовский.
– Все, сочувствующие нашей партии, обязаны оказывать содействие любому человеку или организации, ставящей перед собой цель физической ликвидации существующего строя, неотъемлемой частью коего являются жандармы и полицейские! – отчеканил Кедров, словно с трибуны.
– Но, Михаил Сергеевич! – попытался возразить Потапов, – большевики ведь не проповедуют террор, в отличии от эсеров..
– Как вы не понимаете, – не дал договорить генералу революционер, – это же другое! Совсем другое! Ещё в 1901 году Ленин написал:
“Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора. Это – одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения”.[77]
А после погибшей, но не забытой революции 1905 года, добавил:
“Начинать нападения, при благоприятных условиях, не только право, но прямая обязанность всякого
