Леонид Соловьёв - Очарованный принц
Перед самым его отъездом Ходжа Насреддин потихоньку спросил: как скоро почтенный кадий сможет на обратном пути завернуть еще раз в Чорак?
При этом вопросе левый глаз кадия мгновенно закрылся, и ему на смену открылся правый, означающий состояние «до».
– Дня через четыре, завершив дела в нескольких селениях, расположенных неподалеку, – ответил он и, кряхтя, полез по спицам колеса на арбу.
Писец пристроился на своем привычном месте, где-то в промежутке между арбой и лошадиным крупом.
Возница согнул одну ногу в колене, вторую – вытянул по оглобле вдоль, искривился в седле и, щелкнув языком, тронул лошадь.
Скрипя, вихляясь, раскачиваясь, арба двинулась по дороге и исчезла за тополями.
Наступившую ночь и Ходжа Насреддин и Агабек провели без сна.
Обуянный нетерпением надеть египетский придворный халат, Агабек не желал больше ни одного дня задерживаться в Чораке. На рассвете он уходил.
Его дорожные сумки были готовы с вечера; оставалось лишь уложить два кувшинчика с волшебной водой.
К полуночи были уложены и кувшинчики, наглухо залитые сверху смолой.
Заклинания, что Ходжа Насреддин написал на листке плотной китайской бумаги, Агабек спрятал в потайной пояс, надеваемый путешественниками под рубаху, прямо на голое тело. В этом же поясе лежали его деньги и драгоценности, полученные от Мамеда-Али.
Начался рассвет.
– Время! – сказал Агабек. – Ну, прощай, Узакбай, жди от меня богатого подарка из Египта. Я пришлю тебе кальян, отделанный золотом, и серебряный кувшинчик для вина.
Ходжа Насреддин ответил глубоким поклоном:
– Благодарю властительного и великолепного визиря земли египетской. Позволь, о визирь, в последний раз послужить тебе.
Он вошел в дом и через минуту появился обратно, таща за собой упиравшегося ишака.
Постукивая копытами по каменным влажным ступеням, ишак спустился в сад и привычным путем направился прямо к цветочным грядкам, уже наполовину объеденным.
Натянув повод, Ходжа Насреддин удержал его и ловким движением набросил ему на спину дорожные сумки.
– Что ты делаешь! – вскричал Агабек, схватив сумки. – Отягощать принца! Поистине, ты лишен разума, Узакбай!
– А как же? – в недоумении спросил Ходжа Насреддин.
Агабек в ответ окинул его презрительным взглядом и кряхтя взвалил обе сумки на себя.
– Что же, ты думаешь так – до самого Каира? – осведомился Ходжа Насреддин.
– В Коканде я куплю вьючную лошадь. Для этих сумок только. А сам пойду пешком, ибо неприлично будет ехать мне, если принц шествует пешком. Конечно, я бы нанял повозку для принца, но боюсь, что в пути он будет оскорбляем насмешками разных невежд, привыкших видеть четвероногих, подобных принцу в его теперешнем обличье, впряженными в повозки, но не восседающими в них.
– Это мудро. О визирь, сколь необъятен твой разум!
Синева раннего рассвета быстро переходила в бледность утра. Небо начинало слегка розоветь. В саду во всех концах щебетали, чирикали птицы.
Ишак, Агабек и Ходжа Насреддин вышли на дорогу. Даль в горах была подернута мглою, подножья хребтов тонули в густом белесом тумане, но снеговые вершины уже светились легким прозрачным блеском – первой улыбкой проснувшегося дня. И туман в ущельях, в провалах начинал уже зыбиться, клубиться и восходить. Как легко дышалось!
– В пути лучше всего иметь арабские динары, – наставлял Ходжа Насреддин Агабека. – Их принимают везде по полной цене, ибо в арабском золоте нет дешевых примесей, как во многих прочих монетах. Но будь осторожен с разменом. Менялы часто бывают жуликами: они могут подсунуть тебе низкопробное золото фальшивой чеканки. Когда ты завершишь в Коканде все дела, о блистательный визирь, перед самым отъездом найди лавку менялы Рахимбая. Это недалеко от главного базарного водоема, по левую сторону большого арыка, что лет уже пятнадцать облицовывают камнем и никак не могут закончить. Спроси Рахимбая – любой кокандец укажет. Его знают все, он честный купец, ему без опасений можно довериться.
– Быть может, он купит мои драгоценности?
– О да, только он! Причем даст цену большую, чем все другие.
– Значит, по левую сторону большого арыка, близ главного водоема?
– Вот, вот!.. Какую могучую память вложил в твою голову аллах, о визирь!
– Ну, прощай, Узакбай!
– Прощай, блистательный визирь!
– Жди от меня подарка.
– Жду, великолепный визирь!
– Поклонись на прощание сиятельному принцу. Ты долгое время был приближен к его царственной особе; поблагодари за столь великое счастье.
– Кланяюсь земно и благодарю. Расстались.
Долго, долго смотрел Ходжа Насреддин вслед уходящим. И – вот странности человеческой природы! – Агабек был ему врагом, и все-таки он взгрустнул, проводив его; такую власть имеет над нашим сердцем разлука.
Об ишаке нечего и говорить! Когда он, отойдя шагов пятьдесят, остановился, повернул морду и скорбно, укоризненно посмотрел на хозяина, Ходжа Насреддин не смог сохранить свои глаза сухими. «О лепешечник! – мысленно воскликнул он. – Да неужели ты думаешь, что старый твой друг по скитаниям способен отдать тебя какому-то Агабеку, способен расстаться с тобою! Нет, я не совершу столь низкого предательства, мы будем еще долгие годы вместе!»
Уходящие скрылись. По их следу скользнул на дорогу робкий розовый луч – прохладный, прозрачный, свежий, отраженный гладью горных высоких снегов.
Ходжа Насреддин вернулся в мазанку на бугре.
Вор ждал его там, согласно их вчерашнему условию.
– Я готов, – кратко сказал он. – Дай мне только немного денег, чтобы не добывать их в Коканде.
Отсчитывая деньги, Ходжа Насреддин говорил:
– Следи за Агабеком, следи за каждым его шагом. Раньше чем через неделю, считая от сегодня, он из Коканда не выйдет, я за это время успею.
– Если будешь торопиться…
– А наипаче – следи за моим ишаком. Я не знаю, что со мной будет, если я потеряю его!
– Не потеряешь, этого не случится, ибо и мне он дорог – так я к нему привык! Удивительно, что в нем сокрыто, в этом длинноухом, упрямом и вечно бурчащем своим животом, что в нем есть, привлекающего сердца?
– Ну, иди! Да поможет тебе всемогущий аллах!
– Оставайся! Да поможет аллах и тебе в успешном завершении задуманного.
Так в это ясное утро Ходжа Насреддин проводил в дальний путь и одноглазого вора.
Глава тридцать шестая
В самом начале нашего повествования упоминался мимоходом некий замечательный воробей – подробное слово о нем было обещано впереди. Ныне время этому слову пришло; что же, пусть найдется в нашей книге место и для воробья, хоть он и малый мира сего, но кто из живущих может с полным правом и основанием возвеличиваться перед ним, называя себя избранным и единственным на земле?
